Инал Кануков - Антология осетинской прозы

— А я говорю, Созыр, что ты не представляешь себе своего сына.

Созыр обиделся:

— Как это не представляю?

— Не представляешь и все!

— Посмотри, он ведь похож на моего дядю.

— Нет, совершенно не похож.

— Гацыр, помоги снять с плиты кастрюлю, — позвала Зират.

— В самом деле, ничуть они не похожи, — заплетающимся языком произнес кто-то из гостей.

Кто-то закурил, и табачный дым шибанул Созыру в ноздри. С дальнего конца стола слышался чей-то громкий, безудержный смех. Ха-ха-ха! — гремело в душе Созыра. «Дураки! — злился он. — Набитые дураки! Хохочут, орут во все горло…».

Он встал и, осторожно нащупывая проход, побрел к порогу. Обычно Созыр без труда передвигался по дому, но сегодня вещи были сдвинуты с привычных мест. Выбравшись в коридор, он услышал голос Зират, доносившийся из кухни. И голос Гацыра.

— …зачем ты сказал?

— …откуда я знал?

— Думаешь, я сама не вижу, что ребенок не похож на старика? Но пусть хоть таким представляет его себе, хоть таким!

— Я попрошу прощения.

— Он никогда не увидит сына. Никогда. Будь проклят создатель, если он есть на небесах.

Слова Зират звучали как причитания. Как голос из пустой могилы.

Что-то надорвалось в душе Созыра. В глазах потемнело, и тьма эта была кромешнее слепоты. А из комнаты доносился все тот же смех:

— А-ха-ха-ха!

Охваченный ужасом, Созыр торопливо прошагал по коридору и спустился вниз, в подвал.

…Застолье продолжалось. Гости ели, пили, всем было весело. Никто не замечал отсутствия хозяина. Только Зират и Гацыр. Созыра не было так долго, что Зират начала тревожиться. Она подозвала маленького Джиби:

— Пойди, позови отца.

Мальчик стремглав бросился в подвал.

— Папа, тебя зовут!

Отец сидел на полу и, опустив голову на руки, плакал, как ребенок. Услышав голос сына, он вздрогнул, быстро вытер слезы и даже улыбнулся.

— Папа, почему ты плачешь?

Созыр прижал мальчика к груди. Пустыми глазами жадно смотрел на сына, но видел только мелькание знакомых лиц. Из той, прежней, зрячей жизни.

— Сынок, — стонал он, — сынок…

Возможно, он и представил бы себе облик сына — по голосу, на ощупь, — но Созыр слишком уж привык слагать невидимые лица из черт своих давних знакомых.

— Сынок! Неужели я никогда не увижу тебя, сынок? Свет глаз моих!

— Папа, давай я сяду на тебя верхом, а ты повезешь меня.

— Нет, нет, иди. Я тоже сейчас приду.

Мальчик побежал назад, в комнату. Созыр вытер слезы и побрел за ним. Нашел свое место, свой бокал, выпил. И тут же услышал голос Гацыра.

— Я немного про… пропустил лишнего… Ты знаешь, а ведь в самом деле твой сын и дядя похожи.

«Утешает меня, дурак».

— А может, он похож на кого-нибудь из тех, кто учился с нами? — спросил вдруг Созыр.

— С нами?

— Да.

— Нет. На твоего дядю Джиби он похож. Очень…

«Сволочь, — злился Созыр. — Ну что за сволочь?!»

— Да нет же, не похож он на моего дядю. Это я шутил… А может, на кого-нибудь из наших друзей? Может, на Хазби?

— На Хазби?

— Да.

— Нет. На Хазби — нет. А вот на Солтана…

— На какого Солтана? На Зороти?

— Да.

— Действительно похож на него, — заметил кто-то из гостей.

— На Солтана Зороти? — допытывался Созыр.

— Да.

— Ха-ха-ха! — гремел все тот же зычный голос. — Ха-ха-ха!

Перевод Р. Тотрова

Старуха шла в гору, словно по лестнице поднималась. С каждым шагом воздух густел. Ноги проваливались в него, как в сугроб. Воздух можно было ощутить пальцами. Старуха удивлялась: столько лет прожила, а не знала, что он бывает таким густым.

— Дойду ли до дома? — спросила себя.

И тотчас же отогнала эту мысль.

— Скоро приду.

И перекрестилась. Она только сейчас вспомнила, что не помолилась вчера перед сном.

Ах, эти сны. Почему они так тревожат сердце? Едва проснувшись вчера, она забеспокоилась и стала просить внука, чтобы отвез ее домой, в деревню. Но он нахмурился, ее взрослый внук, и старуха замолчала.

Дверь у него в квартире скрипучая. С ночи старуха оставила ее открытой, чтобы никого не разбудить. Только начало светать, встала тихонько и пошла. На первый автобус успела. А сейчас-то солнце уже высоко. Все уже проснулись и, наверное, ищут ее.

— Доберусь ли? — снова спросила она.

И опять отогнала эту мысль.

— Немного осталось.

Вечером старуха разденется, сядет в исподнем на краешек постели и будет говорить, говорить что-то быстрое и невнятное. Из бормотанья ее можно понять лишь: «Будь милостивым, всевышний». О чем же молитва?

— Бабушка, — спросит ее маленький Бобе, — ты что такое говоришь?

— Прошу, хороший мой, чтобы тем, кто сейчас дома, завтрашний рассвет принес добро. А те, кто в пути, пусть живыми и здоровыми вернутся домой.

Проснувшись утром, она будет долго смотреть в окно. Потом назовет каждого из домочадцев по имени и спросит громко:

— Уже светло?

— Светло, — ответит ей кто-нибудь.

— Чтобы жертвой твоей я стала, — вздохнет она с радостью, перекрестится и только после этого встанет.

В деревне, в доме того, за которого она когда-то вышла замуж, теперь ее младший сын хозяином. Женат он. И дети есть — Бобе и его сестра. Не любит ее старуха. Все ей кажется, что девчонка так и норовит стащить у нее что-то. То ли дело Бобе. Бывает, конечно, поссорятся они, а то и весь день не разговаривают, но дольше старуха не выдерживает. Достает припрятанную в кармане конфету и протягивает ему. Правда, тайком, чтобы девчонка не увидела. А Бобе подпрыгнет, как щенок, поцелует ее, и старуха заплачет от радости.

— Чтобы жертвой твоей я стала, мой хороший. Зря тебя поругала, зря.

А через несколько минут они опять ссорятся…

Старший сын ее живет в Орджоникидзе. У него и дети уже взрослые. Далеко они, а ей так хочется их видеть. Соберется она в Орджоникидзе, а сестра Бобе обязательно скажет:

— Бабушка, опять на гастроли выезжаешь?

Старуха не знает, что такое «гастроли», но догадывается, что хорошего в этом мало.

— Ты опозоришь наш очаг! — проворчит она сердито.

Противная все же девчонка! Строптивая, ехидная…

Взять хотя бы еду. Старуха никогда на людях не ела досыта. Сколько бы не положили ей в тарелку, всегда отнекивается:

— Нет, нет, это слишком. Столько не съем.

И заставит убавить наполовину.

А за день-то не раз проголодаешься. Если дома никого нет, можно и поесть. Наспех, конечно, так, чтобы никто не застал тебя за едой. Похлебаешь супа из кастрюли, и то ладно. Только девчонка эта глазастая мешает. То забежит, то выбежит, и все-то ей надо видеть. Вот и приходится есть с оглядкой.

А может, это от старости? Но какая же она старуха? На соседней улице живет женщина намного старше, лет на шесть, наверное, или на семь. Однажды она поговорила с ней и, радостная, пришла домой.