Вилис Лацис - Ладейная кукла

Около полудня Эдгар в волнении вскочил на ноги. Крича и махая крыльями, летели две чайки. Птицы направлялись прямо к острову. Коснувшись крыльями воды, они сели на выступ серой скалы. Долго сидели белые птицы, отдыхая после продолжительного пути. Потом с резкими криками улетели на запад. Взгляд Эдгара следил за полетом чаек, пока они не растаяли в сиянии голубого неба. В сердце зародилась слабая надежда. Там, за горизонтом, куда улетели птицы, должен быть берег. И если не сегодня, то завтра или послезавтра к острову подойдет какая-нибудь рыбачья шхуна и заметит белый сигнал бедствия. Главное — не отчаиваться, выдержать! Мучимый голодом, Эдгар спустился на отмель, перебрал сотни ракушек, но все они оказались пустыми. Тогда он вошел по колено в воду и стал ловить рыбешку. Поймав одну, он жадно съел ее, затем поймал вторую, третью. Рыбки были мелкие, холодные и скользкие, но голод утолили.

Медленно тянулся тяжелый день, за ним последовала еще более тягостная ночь. Рано утром недалеко от острова показалась рыбачья моторка. Сорвав с креста рубашку, Эдгар взобрался на самую высокую скалу и стал подавать сигнал. Немного погодя лодка повернула к острову и вошла в маленькую бухточку. Обезумевший от радости Эдгар кинулся туда. Обняв сошедшего на берег рыбака-шведа, он сбивчиво и торопливо рассказал ему обо всем.

— Садись в каюту, согрейся и поешь. Мы обсудим, как тебе помочь.

Заботливо поддерживая Эдгара, рыбак ввел его в теплую каюту. Он налил ему из термоса горячего, ароматного кофе.

— Ночью мы тебя доставим на берег, — сказал он Эдгару. — Один из моих сыновей тоже борется в республиканской Испании. Он был матросом, во Франции сошел с корабля и уехал в Испанию. Если встретишь его, передай привет…

Эдгар выпил кофе. Горячий огонь пробежал по всему телу, и к мускулам пришла новая сила для далекого пути. Много было потеряно в эти дни, слишком много. Но вера в цель, вера в победу была так же сильна и несокрушима, как этот уединенный гранитный остров в далеком море.

И это самое главное, что нужно человеку, чтобы жить, бороться и побеждать.

Перевод М. Михалевой

Первые лучи восходящего солнца пробились сквозь крону единственной над Кудесным ключом чахлой липы, чахлой, надо думать, оттого, что с полуденной стороны когда-то задел ее шальной снаряд или осколок, и хоть рана зажила, ствол стал трухляветь, дуплиться. А единственной оттого, что над Кудесным ключом искони росла одна липа, да и та, не дотянувшись до вершин стройных сосен, обычно увядала, пустив от корня молодой побег. Стойкий корень, стойкое дерево, стойкий ключ, тоже единственный на всю округу. С виду вроде бы такая же дюна, как все прочие, окаймлявшие старый берег. Теперь-то море от них отступило километров на пять, осталась полоска воды, узкая бухточка, а вдоль нее растянулись рыбацкие лачуги, сараи для сетей, и вблизи поселка лишь этот родник, в знойный день от студеной воды его зубы ломит, а ударят морозы, ключ и тогда не замерзнет. Дюны, полукружьем обступившие поселок, — сосновые пустоши. Даже очень старые рыбаки не знали, что у подножья тех песчаных холмов плескалось некогда древнее море, знал о том лишь учитель да те, кто на уроках в свое время внимательно слушали его рассказы. Вода Кудесного ключа была вкуснее, чем в колодцах, от той воды илом и железом попахивает, а ключевая свежа и прозрачна. С пригорка сбегал ручеек и терялся в поросшей осокой низине, по весне и осени затопляемой бушующим морем. На пути своем ручей подтачивал бок большого серого валуна, замшелого и плоского, как столешница, и такого просторного, что на нем преспокойно можно было бы улечься вдвоем, за неимением подушки положив головы на обветренные корневища сосны.

И лучи восходящего солнца, пробившись сквозь крону единственной чахлой липы у Кудесного ключа, в самом деле осветили на замшелом камне двух спящих, прикрывшихся поношенным старым плащом.

Первым поднял голову мужчина, точнее, парень того возраста, когда начинает пробиваться первый пушок. Приподнявшись на локте, залюбовался волосами девушки, в лучах солнца просиявших золотом. Заметив, что губы девушки складываются не то в улыбку, не то в слово, он своими обветренными, припухшими губами коснулся ее губ. Руки девушки обвили его шею, и парень ощутил на устах крепкий поцелуй.

— Ула, знаешь, кого ты напомнила мне в рассветных лучах?

— Кого, Виз? — Девушка сладко, словно кошка, потянулась.

— Ладейную куклу. Ну, в общем ту штуковину, которую старики режут из сосновой коры, чтобы привязать к фальшкилю. Раньше, когда лодки делались в поселке, их на самом брусе фальшкиля вырезали, а теперь льняной бечевкой привязывают, — как же выйти в море без заступницы и хранительницы.

— Ну тебя, Виз! Чего не взбредет в голову! Никакая я не кукла, а женщина.

— А я не говорю, что кукла! Но когда лучи солнца коснулись твоего лба, волос, то… — И парень умолк, должно быть, не найдя слов, чтобы передать пережитое им чувство, пока он любовался девушкой.

Помолчав, она заговорила совсем о другом:

— Виз, а кто стрелял ночью? Я сразу проснулась, стало страшно, но ты так сладко спал, прижалась к тебе и опять задремала.

— К выстрелам я привык, они мне сон не тревожат. В последнее время, правда, стрелять стали реже. Настрелялись, пора угомониться.

— Теперь угомонятся. Ладно, Виз, пошли. Мне скоро сети выбирать или треску шкерить. Еще не знаю, сети ставили или длинники.

— Если отец или брат не поправятся, сам в море пойду. Ведь у твоего бати в лодке место найдется?

— Я спрошу…

И Ула с Визом ушли от Кудесного ключа, сначала напившись его бодрящей воды, потом, ниже по течению, сполоснув лица, ушли, накрывшись одним плащом, туда, где виднелись дома и сараи рыбацкого поселка, ушли, чтобы стать там Дартой и Волдисом, поскольку звали их Дартулой и Висвалдисом, хотя полным именем их никто пока не величал.

На окраине поселка они остановились.

— Волдис, чего это вокруг твоего дома народ собрался? — первой спросила Ула, превратившаяся в Дарту. Был у них уговор Улой и Визом называть друг друга лишь наедине.

— Не знаю, Дартыня. — И Волдис рванулся вперед, будто готовясь к прыжку. Его плащ повис на плечах Дарты.

— Виз… — Дарта, она же Ула, позвала так тихо, что казалось, утренний ветерок погасит ее голос, а произнесенное имя, не дойдя до слуха того, кому адресовалось, падет к ее ногам, расколовшись на тысячу сверкающих осколков. Однако Виз, он же Волдис, он же Висвалдис, встрепенулся: впервые девушка вблизи поселка назвала его именем, произносимым лишь у Кудесного ключа.