Виктор Ревунов - Холмы России

Он с трудом раскрыл глаза. Кругом то же болото в тумане. И тоска вдруг какой-то безнадежностью заныла в душе со все затмевающей болью.

Елагин еле встал. Припадая на раненую ногу, пошел дальше. Как-то сгорбленно качаясь в тумане, он косо уходил от дороги.

В итог час машина доставила в лесную сторожку, где расположился Дптц со своей разведкой, Ловягина в форме советского солдата. Дитц встретил его у входа. На столе горела керосиновая лампа среди глухих бревенчатых стен с занавешенными окнами.

— Рад видеть вас, лейтенант, — сказал Дитц и пожал ему руку. — Удача сопутствует умным и смелым. Вы достойны награды. Я позабочусь.

Дитц поставил на стол тарелочку с разрезанным лимоном, две граненые рюмки из зеленого стекла.

Лсвягин сидел чуть сгорбясь на маленькой табуретке. Лицо его в рыжей щетине, гимнастерка изорвана — будто бы солдат, вышедший из окружения. Он распухшими от ссадин руками взял сигарету, закурил с жадностью.

Дитц налил в рюмки из высокой прозрачной бутылки.

— Ворота на восток проломлены, лейтенант.

Дитц и Лозягин встали и выпили: Ловягин — с жадностью. Дитц тянул, как-то посасывая из рюмки, закрыл глаза, отчего лицо его казалось мертвым.

Когда они сели, Дитц сказал:

— Фюрер возвращает вам потерянную родину. Прибавьте к этой радости ваше будущее. Оно счастливо устроится на куске золотой земли. Хорошая немецкая девушка родит вам детей. Наше оружие будет всегда с нами в крепких руках, чтоб никогда не потерять то, чем мы будем владеть. История, лейтенант, злая и мстительная колдунья. Иногда пытаемся задобрить ее старческими нежностями беззубого гуманизма. Только железная хватка! Будьте тверды.

Дитц встал и прошелся по комнате, а когда возвращался от двери, глядел на широкую с опущенными плечами спину Ловягина.

— Можете налить себе еще.

Лознгин не шевельнулся.

— Вы чем-то расстроены, лейтенант? — забеспокоился Дитц. — Возможно, в вас заговорила совесть? Сильные должны презирать и побеждать ее в себе. Не надо быть на разных со слабыми. Они выставляют совесть, как некое превосходство, весьма, на первый взгляд, отвлеченное. Так она хитро снимает железные латы с рыцаря и, надев их, поднимает меч над головой обманутого. Превращает его в раба, глумится над ним. Россия была погублена призывами к совести. Она сняла железные латы с таких, как твой отец, и сотворила расправу. Вы должны проклясть совесть. Только наше дело!.. Что они говорят там о наших успехах?

— Уверены, будто бы остановят и нанесут нам удар.

Говорят о мощных укреплениях на Днепре.

— Новые скопления их войск будут поглощены и уничтожены. Надежды русских навеяны ложью. Ложью, лейтенант, надо пользоваться очень осторожно и только в тех случаях, когда ее невозможно доказать. На Днепре оборвутся надежды русских. Даже если потом коммунисты будут говорить правду о действительных возможностях, никто не поверит. За узнанной ложью следует опустошение, как после радостей опьянения вином наступает состояние упадка. Возвращение с помощью вина к мнимым радостям рождает привычку, которая доводит до маразма. Таким людям место на свалке. Такое же коварство имеет и ложь. Не мешайте лжи, когда дело касается войны и политики. Вам никто не поверит до тех пор, пока ложь не разоблачит себя. И часто признание приходит к могилам. Будьте осторожны.

— Вы предоставляете мне право быть откровенным.

— Это право с беспрепятственным пропуском, когда разговор касается нашего дела, — сказал Дитц, настораживаясь. — Я говорил вам об этом. Иначе в укрытиях молчания мы можем оставить ошибки. Подобные язвы очень опасны.

— Мы усиливаем их гнев расправами.

Ловягин что-то хотел сказать, но Дитц перебил его.

— Проявите терпение и выслушайте меня. Немцы приветствуют тех, кто присоединяет к нам свои усилия. Но когда идет бой на громадном и страшном фронте, мы не можем быть снисходительны, Мы погибнем. Быть снисходительными к врагу, чтоб потом оп содрал с нас шкуру? Ваш отец, да и вы, усвоили этот урок.

— Я хотел сказать о другом. Коммунисты могут умно распорядиться гневом народа. Мы побеждаем, и достаточно терпимости к русским солдатам, как коммунисты потеряют контроль над армией.

— Я еще добавлю для ясности. Вы в пылу молодости, без умысла, конечно, не сомневаюсь в вашей верности, предлагаете, как вам кажется, более умное, чем то, что сверкает над нами в зените могущества и власти. Не касайтесь этого никогда, чтоб не сгореть. Но со мной вы можете быть откровенны. Мои фильтры не пропустят ничего вредного для вас. Наше дело исполнять. Мы армия.

— Я иду без пощады и жалости, — сказал Ловягин.

— Не сомневаюсь. Коммунисты лишили вас всего, что дано было вам самим богом.

Дитц налил еще в рюмки, похожие на маленькие сверкающие коронки.

— Отдохнем потом. Вам будет доступно многое.

Фейерверк удовольствий. Хотя этот фейерверк пока состоит всего из двух цветов: вина и женщин. Пусть все жгут, пусть все гибнет. Вы должны глядеть на происходящее без сострадания. Это сама жизнь более быстрым способом очищает землю от всего лишнего. Когда слишком тесно в комнате, жизнь становится невыносимой.

Не так ли? Фюрер в свое время испытал тесноту жилья и зло. Никому не было дела до него, когда он был беден.

Люди породили его ненависть. Теперь мир кровью расплачивается за свою вину. Не вы всаживаете пулю, а бог несет свое возмездие… Теперь о деле. Снова о деле, лейтенант. Мне поручено обеспечить вам выход.

Дитц развернул на столе карту.

— Вот здесь, — пометил он карандашом точку на карте, — наши засады засекли движение небольшой группы противника. С целью пропустили ее. Вы должны пристать к этой группе и с ней выйти в тыл советских войск. Дальнейшее ясно. Делать все, что будет содействовать нашему успеху. Действуйте смело, решительно. У вас полная свобода проявить себя. Вот через этот лес, — Дитц опять показал на карту, — предположительно пройдет замеченная нами группа. Вы должны опередить ее и ждать наверняка. Вам понятно?

Ловягин резко встал из-за стола.

— Да, господин майор.

— Пойдете сейчас.

Дитц оглядел Ловягина. Гимнастерка коротковата, обнажены запястья сильных рук. Но зато видно, что ношеная и стираная, вроде своя.

Дитц достал из стола небольшую книжку.

— А вот деталь. Она подействует, как самый лучший документ, располагающий к доверию. Я знаю их.

Ловягин взял книжку. Стихи Пушкина. Раскрыл.

— Может, побольше патронов? — с усмешкой сказал Ловягин.

— Побольше ума и хитрости, лейтенант… Я провожу.