Виктор Ревунов - Холмы России

Освеженная, успокоенная, усталая, лежала она на постели.

«Не век же. Когда-то кончится, — думала она. — Зайду тогда в поле, зароюсь в траву. Ничего мне не надо.

Одной этой радости на всю жизнь».

Писем от Кирьяна не было. Да и не ждала их. Они не вернут прошлое, а будущее в письмах оттуда — под последней строкою.

В дверь с крыльца постучали. Неужели Никита? Она поднялась, вышла в сени и открыла дверь. Отшатнулась.

Прямо перед ней стоял Митя. Вот кого не ждала. Просушило страхом по сердцу.

«Пришел!»

— Не трону, — сказал он и переступил порог.

Она неподвижно стояла в глубине сеней. Лицо побледнело, уже не от страха, а от ненависти к нему. Вот она, тень на ее жизни! Думала, придет рваный и грязный, обезумевший человек. А он в пилотке со звездочкой, в ладной гимнастерке. На начищенных сапогах пылит голубой луч из-под двери. Рюкзак с плеча снял. В свой родной дом пришел Митя. Хозяин.

— На какую половину мне заходить? — сказал он.

— На любую.

— Так ведь и избе развод? — Она не ответила. — Я на час. Что стоишь? Покажи мне дорогу. А то забыл.

— Не заблудишься.

Он хотел, чтоб она вошла в избу первая: уйдет за спиной. А он из-за нее шел сюда.

— Еще красивше стала, — сказал он, вдруг раздул ноздри от близости и недоступности ее красоты…

А когда-то была его. Вон по той лесенке летними вечерами поднимались спать на сеновал, и видел он снизу, как колыхалось белое марево ее ног. Клала она голову на его плечо, обнимала: «Озябла, Митя…»

— И ты изменился, да подлость твоя все в той же одежке.

— Или избы у нас нет, тут разговариваем, как через порог? К ссоре такой разговор. Так все равно не уйдешь.

Может, коленки от страха трясутся? Давай уйму.

— Зачем пришел?

— Поговорить, — сказал он глухо.

Она прошла в избу, стала спиной к печи, распрямившись. Грудь с силой поднялась в теснинке кофты.

— Бей! Дави до последней жилочки, а не люблю тебя. Кирю люблю. Слышал?! Вот и весь разговор.

— Я на час, — повторил он. — Прими, как незваного. Тарелочки поставь, вилочки положи, — и он достал из вещевого мешка бутылку. — А то и вместе отметим разводную. Вместе жили. Все жилочки свои потаенные знаем. Не жена теперь. Так, знакомая. Разные, а крыша одна.

Она ушла в горницу, быстро связала узелок. Митя загородил ей дорогу к двери.

— Постой. А то убьют, правду-то не узнаешь про мою подлость.

Потянул за узелок. А она будто и не держала. Швырнул в горницу.

— Твоя половина. Дверь эту заколотим. Тебе своя будет, а мне — своя. Будем через стенку веселые песни петь. Ты с Кирькой, а я найду… А тебя жаль… Я на час, — громче повторил он. — Времени нет на карауле перед тобой стоять. Сядь!

Как близко она, протяни только руки и целуй в жаркой обнимке! Вон губы-то, словно в вишневом соку.

«Кирькина», — мутно шевельнуло гневом в душе.

— Сядь, — попросил он и подставил табуретку к столу.

Не думала она, что так он и разговаривать будет.

— Я и стоя послушаю.

— Перед Кирькой навытяжку! А тут без него разговор. Он свое сказал. Утешил. Чужое. Свое не нашел. Да силенок маловато тебя оторвать.

— Сама оторвалась.

— Теперь далеко не видать. Война застит… А домой прийти хорошо. Если бы к жене. Да не на эту минутку… Катюшку Стремнову потом позовешь. В дом их нельзя же.

Он нарезал колбасы на газете. Открыл бутылку, поставил стакан и кружку.

— Зачем она тебе? — спросила про Катю.

— Спасибо сказать за письмо. Мимо бы тебя, да на нее тогда глянуть. Угадать. Счастье Федору… Не сядешь? — почти крикнул он.

— Нет!

Он вдруг все смахнул со стола в угол. Зазвенело стекло с железом. Сел.

— Не пожалел бутылочку.

— Я ее жалел, когда с тобой жил.

— Видишь, как порознь-то хорошо. И не жалеешь.

— Я тогда в лагере сказал себе: «За разок взглянуть на тебя не побоюсь смерти». И наговорил: привели бы нас на свидание. На одну скамеечку. Да вот когда взглянул…

Он посмотрел, как она стояла у печи, держа за спиной руки. Все простенькое на ней, и в простеньком дышала ее красота. Затихла вдруг. Но вот чуть повела глазами на Митю, и едва уловимая усмешка презрела его.

— Тебе взглянуть. А меня в историю впутать, — голос был спокойным: отошло, перегорело, по не забывалось.

Она следила еще, как Митя глядел, мучительно вызывая в ней другой ответ, не признавая безнадежности своего желания.

— Так ведь и ты когда-то разок взглянула, да и пошла, не побоялась.

— Разговор этот давно кончен. Там, у колючки. Помнишь, как погрозил убить. Ты и убил все.

— Нет, не кончен разговор наш. Приговор судьбы, и война не помилует. Знать, тяжелое дело. А по нему и срок долгий, если не к стенке кому-то из нас.

— Митя, молю тебя, отстань. Твоей не буду. Не пересилишь. Зря только биться. И я не пересилю. Кирю люблю.

— Что делать? Переступи, или пропаду, — не смиряя свое, с отчаянием, как в последней мольбе, сказал он.

— Что ж выйдет-то? Много у всех желаний. А жертвовать кто?

Митя посмотрел на нее тягуче, с хмурой печалью и отвернулся.

— Вот и взглянул разок, — проговорил он. — Не взял и добром. Змея ты холодная. А женою была. Не выпытывал Кирька, как целовал тебя? Как же так, любить и не помутнеть: что было самое первое свиданьице с другим, А я мутнел: а вдруг у тебя с кем-то ночка загадана.

— Ревностью себя разжигал. Хуже вина.

— Значит, было что разжигать. Я за разок взглянуть на тебя позора и смерти не побоялся. А даром-то любить такую кто откажется!

— Так ведь и я не побоялась.

— Про Кирьку разговор!

— И он не боялся. Его с собой не равняй. Твоя жизнь с отчаяния тебе и полушки не стоила.

— Отчаяние-то от тебя пошло. Да не будем судить. На двух судах судили меня. А жду твоего суда.

— Вон какой суд подходит. Страшно!

Она пошла из избы. Он нагнал ее в сенях. Тяжело дышал.

— Я тебя за измену пощадил, а ты за любовь казнишь.

— Мне твоя любовь хуже казни.

Ревность какой-то красной мгновенной мутью ослепила его. Он сорвал серп со стены. Затих, зажал его в руке.

Феня подошла ближе и наткнулась бедром на зубреное жало. Раскрыла кофту от шеи и до груди, как лозу обнажила со свежо холодевшей влагой.

— Пори!

И Митю поразила улыбка с красотою, и мукой, и ненавистью, и силой, которую она подняла в себе. Чтоб так улыбнуться несразимо… Он отступил.

— Вот же какую любовь в тебе искал. Открылась!

— Я н тебя так любила.

— А мне кроху… Тяжело без родного, — медленно проговорил он.

— А родному грозил. Понял!

Он швырнул серп, который с визгом ударился об обруч на кадке, — мерцнули искры.

— Постой, — сказала Феня, когда Митя собрался и вышел. — Не пропади. Не ко мне, к другой приди со счастьем.

Она на крыльце поцеловала его. Видели люди. А она и не боялась: пожалела, чтоб не пропал человек, с которым ломала ее одна судьба.