Виктор Ревунов - Холмы России

Кирьян еще прежде заметил его, когда прощались.

Солдат этот спрыгнул из вагона и с задумчивостью огляделся. Хотел что-то спросить у них, но не посмел в такую минуту мешаться.

Потом он стоял на крыльце станции, курил трубку и глядел, как прощались. Он уже знал, что люди эти из-под Щекина: туда и он добирался.

Теперь он подошел к Кирьяну и сказал:

— Подвези, друг. В Щекино мне.

— А к кому там? — поинтересовался Кирьяи.

— К Себрякову Родиону Петровичу.

— Садись!

Он бросил свой рюкзак в телегу и сел.

— Вот хорошо, — рад был, что так ему повезло.

— Не племянник ли Родиону Петровичу? — спросил Кирьян, подбивая сено, где собирался сесть.

— Племянник. А ты откуда знаешь?

— Так, угадал.

Это был сын Полины Петровны — Сергей Елагин.

Он возвращался из армии — отслужил свой срок, да по пути, как давно уже мечтал, завернул сюда навестить дядю.

Он знал, мать уже уехала домой. Она писала ему, что в деревне ее не застанет, но Родион Петрович ждет его.

Телега помчалась сперва лугом, а потом по дороге.

В избах еще спали. Трава по проулкам лужена изморозью, оставшейся с ночи, кое-где уже обтаяла и искрилась зеленью. Еще не разбуженные запахи дремали, и воздух был наполнен ветреным дыханием облаков, затуманивших все небо, чуть-чуть трогавшихся с востока, где мз прозрачного сита сеяла розовый свет заря. В золоченые и малиновые радуги лесов чисто, с изумрудным блеском врезались полосы озимей.

Сергей привстал в телеге, будто что-то еще увидел в этой раскрывшейся перед ним красе осенней земли.

— Родное передается. Помню — это самое-самое первое: зеленый край берега и в траве синие цветы. Похожи на незабудки. Но незабудки бирюзовые, и я знаю их, а те-синие. Ворох стеблей, и среди них, как разбрызганные, — ^ эти цветы. Помню даже запах. Не самых цветов, а этой травы. Пахла она, как пахнет весной влажная земля. Что за цветы, не знаю. Больше не встречал. Или не узнал их: не теми уже глазами глядел? Или во сне они мне приснились? А дядя Родион говорит, это предки меня встречали.

— Незабудка, — сказал Кирьян. — Бывает болотная незабудка, а эта песчаная. Возле рек растет, у ручьев, где сухая песчаная земля. Приезжай к нам весной — найдем эту твою радостную травку. У меня сестренка насчет цветов специалист. Учитель у них был, влюбленный в травы. Соберет учеников — и пошли по лесам, по лугам. Вот Катюша уж точно сказала бы. Уехала.

— Это ее провожали? — спросил Сергей.

— Да. С мужем на границу поехала.

— Прощаться всегда грустно. Я вот прощался с друзья — уезжать не хотелось.

— Ты где служил? — спросил Кирьян.

— Последние месяцы в Молдавии. В бывшей Бессарабии. Долины зеленые. Виноградники залиты солнцем. Вино молодое. Красивые девушки. Молдавские и цыганские песни под скрипку, под бубен прямо на улице. А дороже мне… Ты бывал в Москве?

— В детстве как-то. С отцом ездил медом торговать. На ярмарке торговали, возле Донского монастыря.

— Так я рядом живу! — воскликнул Сергей. — На Калужской. За монастырем Орловая роща, совсем рядом. Чура там протекает — речонка. Я любил туда после школы. Сперва один, а потом… Вот приеду с ней туда, на наш бугор.

Кирьян взглянул вдруг в глаза Сергею.

— Раз уж такое откровение, земляк, и я кое-что скажу. Сейчас там в квартире у вас живет женщина. Феня ее зовут. Так ты… Передай ей. Если она скоро не приедет, я сам приеду.

Глухарь взмахнул крыльями и вместе с листвой, сорванной выстрелом, упал на землю.

Родион Петрович и Сергей подбежали к нему. Большой, черный, лежал он в распаханном крыльями брусничнике. Клюв с розовой от крови слюной чуть раскрыт, слабо сжимал рябинку.

Дымок вился из дула ружья Родиона Петровича.

— Такой красавец! — проговорил Сергей и пошел прочь.

Родион Петрович положил глухаря в ягдташ, висевший на боку. Нагнал Сергея.

Они выбрались на опушку. На лугу стояла в огороже копна сена, оставленная на зиму. Луг с загустевшей отавой ровно и чисто отливал зеленым простором. Нескошенный репейник на краю пылал в костре своих забагровевших листьев.

Родион Петрович и Сергей сели под копну отдохнуть.

— За что же все-таки отца посадили, дядя Родион?

Ветер шуршал в сене, проскальзывал седыми струями по отаве.

— Когда устанешь, особенно дорог уют, даже такой, — сказал Родион Петрович, притираясь спиной к сену.

— Я хотел поступить в военное училище — мне отказали…

Было сыро и холодно. В затуманенном небе бледнелись кое-где берестяно-голубые проталины.

— Он враг? — раскуривая трубку, Сергей большим пальцем вдавил огонь.

— Когда его увозили, он крикнул твоей матери: «Передай Сергею, я честен!»

Сергей поднял воротник шинели и привалился к копнс, посмотрел на почерневший палец.

— Тогда надо что-то делать — надо спасать отца, дядя Родион.

— А мы не знаем, за что его посадили, Сережа. Я только чую — собака зарыта где-то здесь… у нас — на Угре. Боюсь ломиться в бурелом, да еще с завязанными глазами: как бы ему хуже не сделать… да и тебе.

Из березняка вылетел с грохотом и свистом глухариный выводок и рухнул на рябину в подлеске. Птицы, сторожко озираясь, лениво склевывали ягоды. Родион Петрович и Сергей смотрели на птиц.

Прощалась осень с деньками бабьего лета, теплыми, в налитой чистым золотом дымке и жгучими, томящими пряно-горьким жарком осушенных трав, да вдруг поникла ненастьем.

Мимо Градских больниц шла девушка в модно сшитом пальто, в платке, что украшал ее и согревал, — дочь известного в Москве адвоката Лия Южинская; спешила па вечеринку в квартиру Сергея Елагина.

Он вернулся домой из армии, да, как оказалось, всегото на неделю.

Квартира в новом доме на Калужской.

Собрались друзья, и разгулялась встреча.

На столе вино в прозрачных и темных бутылках, шампанское с развороченным серебром на горлышке, салаты, рубленая сельдь, икра, шашлыки из ресторана. На блюде нарезанный, с ало-красной росою арбуз.

Играл патефон. Раскрыта дверь на балконе, веяло из черноты прохладой и горькою прелью уже опадавших листьев.

Сергей танцевал с Лией. Незабудкового цвета воротничок ее белого платья раскинут, и похоже-выглянула она из бирюзово-голубых лепестков и рада, черные глаза блестят из-за ресниц. Поднявшись на носки, отчего ноги ее в коралловых туфельках кажутся выше и стройнее, кружится с ним, положив руку на его плечо.

Гимнастерку Сергея перекрещивали коричневые ремни портупеи: отцовскую надел.

Лии нравится, что он одет по-военному: ведь люди могли думать, что он был на войне, — ходил в атаки, мог погибнуть, он даже улыбался с какой-то грустью, будто и на самом деле что-то было с ним.

Все сверкало перед Сергеем, все красиво, весь мир пел и кружился в вальсе, и это от Лии такое чудо — с ним она, трепетная, теплая. Дышал ее красотой, пьянился ее близостью, ее глаза перед ним раскрыты, глядят в самую душу, и где-то шепот тихий: «Люблю… люблю…»