Руслан Киреев - Неудачный день в тропиках. Повести и рассказы.

А тело по–прежнему не шевелилось, и уже не белым казалось стармеху— нежно–розовым, того красивого ровного цвета, какой предвещает волдыри. А чиф — все о своем дурацком музыканте: вот если музыкант работает день и ночь, не спит и не ест — это понятно, он рождает гармонию… Стармех перебил:

— Черт вас побери с вашей гармонией! Обгорите, как куропатка. Лезьте в воду или ступайте наденьте что‑нибудь.

Чиф смолк, точно выключили. Лицо Рогова пылало, как расплавленная сковородка. Он смочил его водой. По радио приказали вирать концы, живее вирать, и это вдруг успокоило стармеха.

— Тропики же, — сказал он примирительно. — В момент сожжетесь.

Смешно, что приходится объяснять такое — не салага ведь, старший помощник капитана, не одну тысячу миль наплавал. Экватор пересекал — неужто нет? Рогов окунулся с головой, потом встал на ноги, разжмурил мокрые пеки (мгновенная радуга) и остолбенел: на чифе не было очков. Выпуклые голые глаза. Неподвижные. Голубые. Голые. Все запротестовало в стармехе— он не сказал и не сделал ничего такого… Стыдно было смотреть на голые глаза, он юрко отвернулся, заплескался, зафыркал.

Когда через минуту чиф опасливо влезал в воду, очки на нем уже были.

Двое матросов, один в татуировке, с шумом и брызгами ворвались в бассейн. Стармех попятился в угол. Матросов не знал — новые: что ни рейс, на треть обновляется команда. Ещё бы! Поработай‑ка в таких условиях, а сумасшедших денег, какие раньше были, теперь нет, грузчик на берегу больше имеет. А там — дом, выходные, жена под боком… Несправедливо.

Чиф забился в другой угол, напротив — из воды по–лягушачьи торчала неподвижная круглая голова в очках. Так и жались они по углам, а в середине бесились матросы.

Рогов подпрыгнул, подтянулся с трудом, сел. На швартовку шел «Альбатрос», отжимное течение заносило нос — круто, аж судно разворачивает. Успеют подтянуть? Не океан — озеро, гладь, стыдно не (пришвартоваться с первого раза. И тотчас сказал себе строго: для него, глядя из бассейна, нет ничего проще, чем поставить одно судно бортом к другому, а каково капитану «Альбатроса»? Течение, остойчивость, манёвренность машины — сколько разного учесть надо! «Все зависит от точки зрения…»

Посмотрел на Антошина — сквозь брызги и суету барахтающихся матросов. Чиф выпрямился в своем углу, по–бабьи обмывал ладошками белое тело. А дальше, на втором плане, три сгорбленных матроса в шортах волокли по корме что‑то тяжелое. Черепаха! —догадался Рогов, ещё не увидев. Проворно соскочил, зашлёпал туда, торопясь. В спешке ступил босыми ногами на сухое, охнул, обжегшись, подпрыгнул, перескочил туда, где мокро. Осторожный, держался теперь воды, которая струилась и растекалась по палубе; сбежав со ступенек, круто поворачивала к правому борту: крен. Стармех растерянно остановился. Несколько метров раскаленного железа отделяли его от черепахи.

— Живая? — крикнул он, по радио заглушило. С «Альбатросом» не клеится?

Матросы бросили ношу, пот вытирали. Четвертого механика увидел и обрадовался стармех.

— Сурканов! — окликнул грозно, и тот неспешно повернул — свое черное лицо. — Живая, я спрашиваю?

Сурканов, цыган проклятый, ослепительно улыбнулся— плевать, что с ним стармех разговаривает, непосредственный начальник.

— Жареная черепашина будет, Михаил Михайлович.

И тут Рогов увидел, как дёрнулся и подтянулся серый черепаший ласт. Живая! Беспомощно оглядел — сперва пышащее жаром пространство перед собой, затем босые свои ноги. Сандалии и вся одежда — наверху, на шлюпочной палубе; пока поднимешься… Да и как поднимешься? — там теперь тоже плавится все. Старый чурбан! Не терпелось ближе взглянуть на живую черепаху — на транспортных судах это гостья редкая. В отчаянии перетаптывался в теплой, как чай, струящейся воде.

— Вы что с ней делать собираетесь?

Сурканов скалил зубы.

— Жарить.

Черепаха подтянула второй ласт, трудно стронулась с места.

— Так она ж живая!

Опять радио залаяло. Блестя зубами и глазами, Сурканов полоснул горло ребром черной ладони. А тем временем огромный, обросший ракушками панцирь неуклюже разворачивался на месте.

— Живодёр, — сказал Рогов, когда радио смолкло. — Цыган проклятый.

Сурканов смеялся.

— А какой нож у меня, Михал Михайлович!

По ступенькам размеренно спустился чиф—мокрый, белый, в резиновых синих шлепанцах. На пылающей палубе отпечатывались один за одним мокрые следы. Рогов глядел на них с завистью; нельзя ли перебежать но ним? — но следы тотчас испарялись. Антошин приблизился к черепахе, и она замерла вдруг, втянув голову.

И тут Рогова осенило. Он взлетел наверх, схватил тяжелый, трепещущий от напряжения шланг и, предупредив окриком, направил струю на корму. Чиф недоуменно обернул к нему свои темные очки, отошел спокойно, и матросы отошли, а Сурканов, цыган проклятый, сиганул под струю. Рогов обеими руками удерживал дрожащий шланг. Пусть барахтается, это же праздник для тела, когда оно спеклось и изныло все под тропическими лучами, и тут вдруг — дождь среди сумасшедшего солнца. Живой мост протянулся между мокрыми ладонями Рогова и красивым маслянистым телом, что ликовало и блестело в сверкающих брызгах.

Бассейн опустел — все внизу были.

— На старуху! — крикнул Сурканов, захлёбываясь, но лица не отворачивая. — На старуху, Михал Михайлович!

Рогов понял и направил на черепаху, которая как замерла, так и не двигалась больше. Струя разбрызгивалась о панцирь. Теперь, мокрый, он был не грязно–серый, как потрескавшаяся пустыня, а зелёный, свежий, яркий, синий, блестел солнцем. Ласты дрогнули и глубже втянулись, но тотчас недоверчиво, а после все смелее, узнавая свое, выпрастались навстречу воде, зацарапали по железу, задвигались, отталкивая чужое — быстрее, быстрее. Черепаха ползла, и струя, разбудившая её, двигалась вместе с ней. Люди смотрели. Черепаха ползла, и теперь не Сурканов, а она была тем, другим, концом живого моста, что опрокинулся к ней от уже поуставших рук старшего механика. Палило солнце, голые люди полукольцом стояли среди океана, пузатый человек на тонких ножках удерживал в ладонях рвущийся шланг, струя, сверкая, описывала дугу, а там, внизу, ползло и торопилось куда‑то и не могло сдвинуться с места зеленое и такое вдруг понятное существо… Рогов понял, что не позволит Сурканову убить черепаху. Он бросил шланг, упруго подпрыгнувший на деревянном борту опустевшего бассейна, сошел вниз. Теперь он шагал, не глядя под ноги, не боясь обжечь голые ступни — все было мокро и тепло. В струящейся воде плыл, покручиваясь, окурок — из укромного места вымыло. Стармех (не замедлил шаг, а внутренне будто споткнулся—мерзавцы, на палубе курят!