Руслан Киреев - Неудачный день в тропиках. Повести и рассказы.

Конечно, Рогов знал за собой этот грешок: неумеренность, шарахание из одной крайности в другую. Сколько раз случалось: пылко любит человека, считает непогрешимым, идеальным, а потом, растерянный, обнаруживает в нем слабости или даже нечестность. Наоборот тоже было: .презирал— до скрипа зубов, и вдруг с изумлением открывал, что не такой уж это подонок — есть в нем человеческое, и понимание есть, и совестлив. Всякий раз после такой встряски давал себе слово Рогов — твердо и ясно давал, — что отныне он будет хладнокровен и рассудителен — как в симпатиях своих, так и в неприязни, но появлялись новые люди, и он опять оказывался жертвой разнузданности —так. мысленно окрестил он это свое качество. Впрочем, он ведь далеко не всегда ошибался, и вот, например, сейчас —верил он — именно тот случай.

Стармех не позволял евоей симпатии к капитану разрастаться слишком быстро (в конце концов в этом рейсе он его начальник), он внимательно контролировал свое чувство, но чем строже контролировал, чем пристрастней был, тем глубже убеждался, насколько все же это незаурядный человек — их тридцатидвухлетний капитан Алексей Андрианович. Впрочем, понимание это было уже вторичным, оно как бы оправдывало (визировало) то беспредельное уважение к капитану, которое прочно поселилось в нем.

В Алексее Андриановиче Рогова восхищало вое: его спокойствие и корректность, его подтянутость (чиф тоже аккуратен и подтянут, но разве так? В чифе аккуратность и подтянутость раздражали Рогова), его умение выслушивать людей и тихий голос, который он никогда не повышал. Короткие, жёсткие на вид светлые усики на тщательно выбритом лице — и те очень нравились стармеху. Мастер — как никому из капитанов подходило ему это слово. Но конечно же (надо — быть объективным!) более всего подкупало стармеха в Алексее Андриановиче его отношение к технике. Среди штурманов, этих буревестников, этих соколов, которые с высоты мостика взирают на ужей, что копошатся в темной глубине — на механиков и мотористов, — среди судоводительского состава Рогов не встречал ещё такого отношения. Полтора десятилетия плавал он «дедом» и принимал, как должное, что капитан (а сколько у него было капитанов!) не лезет в его дела. Все, что касается техники — это его, он знает здесь все, как себя, лучше, чем себя. Не все капитаны понимали это — лезли. Рогов ставил их на место. Вы отвечаете за рейс, за судно, за людей, за план, но за машину отвечаю я.

Алексей Андрианович не лез, но само по себе это ещё не бог весть что. Воспитанность, не больше. Впервые вступил на судно, впервые и на один рейс — надо быть хамом, чтобы вести себя иначе. Тут другое было. Алексей Андрианович не лез, но он знал — Рогов учуял это сразу. Молодой капитан не стремился поразить своей технической эрудицией (такие — вещи Рогов усекал сразу), просто он знал машину, чувствовал её. Стармех не мог объяснить, как угадал это, но угадал, и его кольнула даже (некоторая ревность. Как могла машина, которую он изучил поднаготно, всю, которая — его, как могла она так быстро и полно раскрыть себя перед чужим? Нечестное ощущение! Рогов прогнал его, а может быть, само ушло, когда увидел: Алексей Андрианович не принимает всерьёз своего понимания машины, она для него — как жена друга, которую. можно созерцать, которой можно восхищаться, но не больше. Рогов, внутренне взъерошенный, готовый к отпору и к защите своего единовластия, быстро уловил это целомудренное мужское отношение к машине. Ревность ушла, уступив место восхищению. Как сумел он, почти мальчик, постичь то, что для многих морских волков оставалось тайной за семью печатями?

Капитан рассеянно налил себе супа — зачерпнув сверху, не вылавливая мяса, без фасоли почти. И чем жив только? Зато — подтянут и строен, и останется таким всегда. А ты? Ротов корил себя за тучность, но не зло, не страдая. Ну толст и толст, кому хуже от этого? Не за девками же бегать ему.

В сомнении поглядел на оставшиеся картофелины. Распустил себя… Начиналось очередное сражение между желудком, который требовал ещё, и сознанием, что надо же знать меру в конце концов! Подобные сражения вспыхивали едва ли не ежедневно. Стармех, отстраняясь, бесстрастно наблюдал за ними и всякий раз с удовлетворением убеждался, что сознание побеждало желудок. А коли так, коли он уверен в своей воле, почему он должен морить себя голодом? Он попросил Ольгу принести чистую тарелку для первого.

Подвинув супницу, налил ещё, вычерпывая со дна фасоль и мясо. Первый помощник следил за ним хитрыми. глазами.

— По новой? А диета как же?

Стармех заглянул в супницу, половником повозил. Интересно, у всех так много мяса, или Ольга хитрит, для начальства старается? Не похоже на нее… Выловил кусок побольше, положил себе. Подморгнув, ответил Первому:

— Пусть чиф диету соблюдает.

Журко посмеивался с украинским своим говорком:

— Как уж не соблюдать тут, коли с дедом за одним столом сидишь?

Рогоз вилкой вытащил из супа мясо, посолил и густо поперчил. Вспомнив, спросил капитана:

— Что там на «Альбатросе»? Два часа швартовались.

Алексей Андрианович, продолжая медленно жевать, обернул к нему свое продолговатое спокойное лицо. Глаза синие–синие.

— Отжимное.

Оправдывает коллегу… «Какая же ты прелесть! — подумал стармех умиленно. — И рождаются такие!»

А сам — о сыне. Тот всего на шесть лет моложе Алексея Андриановича, но ведь через шесть лет не станет таким. И через десять не станет, через пятнадцать— никогда. Горяч и нетерпелив, и этой сосредоточенности нету в нем. Рогов вообразил на мгновенье, что Алексей Андрианович — его сын, всего на мгновение, но тотчас внутри у него взъерошилось и запротестовало: нет! Словно унизил он этим нечаянным предположением и себя и сына своего. Но все же успел понять, хотя и секунды не длилось это, как трудно пришлось бы ему с таким сыном. Чужими были б.

Последний раз, за день до отхода, вдвоём с Аркадием тянули в баре пиво (восемнадцать кружек — кошмар!), говорили о чем‑то —о ерунде, разумеется, раз ни слова не осталось, но до сих пор живо ощущение, что вот этот долговязый и тощий парень, так на него непохожий, — его, его; и руки, и ноги, и волосы—все от него, от пузатого типа, что сидит и, будто он ни при чем здесь, отрывает от высушенной камбалы золотистые полоски. И даже то, что длинен он, худ и нескладен, даже это внешне поразительное несходство возбуждало в Рогове какое‑то ласкающее самодовольство.

Первый помощник сказал что‑то—ему, Рогов по тону понял. Встряхнулся — нельзя думать о доме, рано. И двух недель нету, как вышли.

Журко спрашивал, сколько людей выделит стармех на подвахту. Рогов назвал фамилии и время — когда кто. Замешкался на мгновенье — ещё ведь и сам выйдет, с четырех, после полдника, но при капитане не хотелось об этом.