Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести

— Что дальше? — вслух размышлял он, хотя что было бить, кроме «туза»? Все наверняка тоже видели «туза», но помалкивали. Не принято языком молоть, когда играют мастера.

«Туз» не пошёл. Не поддался он и Максиму, но через несколько ударов Максим сделал‑таки шар, потом ещё один. Сомов не торопился. Расчётливо берег он силы — главное, не упасть, довести партию до конца. Достойно довести. Медленно целился, медленно намазывал мелом рабочий конец кия. Раз у него потемнело в глазах и пошли, расширяясь, разноцветные круги, как радиоволны в Костином журнале, но он вцепился в край стола, удержался. «Сомов ты или не Сомов?»

Все душнее становилось в бильярдной, жужжало что-то — вентиляторы включили? — какие‑то люди толпились вокруг, беззвучно рты разевали. Передвигаясь, Сомов теперь уже открыто держался за стол, но руки, когда в них был кий, не дрожали и удар был точен.

Максим обошёл его, но Сомов догнал, и теперь они шли вровень. После этой партии, чувствовал он, ему уже не добраться до дому, но какое это имеет значение! Только бы выдержать! И он знал, что выдержит и даже выиграет эту партию, — столько вдруг силы ощутил он в своём разлагающемся теле.

Когда на поле осталось три шара, что‑то вдруг заставило его поднять голову, и он увидел среди незнакомых лиц сына и Кубасова. Все‑таки они выследили его! С ненавистью, в упор глядело на него бледное лицо Кости. Но сейчас и это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме тех трёх шаров, что ярко желтели на зеленом сукне.

Соблазнительно стояла «тройка», но ни Максима, ни Сомова она не прельщала. Обоим нужен был «туз», неуловимый «туз», за которым они тщетно гонялись всю партию. Сейчас он приносил победу.

Несложным дуплетом Максим осмотрительно послал «своего» вправо и не просчитался: «туз» опасно завис над средней лузой, но смещённый на полшара влево. Забей попробуй!

И тут Сомов понял, что следующий удар закроет партию. Это будет его партия. То, что он совершит сейчас, на грани реального. Ни Максиму, ни всем остальным не по зубам такое. В другое время и ему самому показалась бы безумной его затея, но сейчас он мог все. Усталости не было в его теле — он был лёгок, бодр и всесилен. Даже целился совсем коротко, почти не целился — словно подставку бил. Шар ударился в левый борт и, отпружинив точно под тем углом, какой задал ему Сомов, столкнул «туза» в среднюю лузу.

Кто‑то зааплодировал. У самого уха взорвались эти оглушительные звуки, потом стремительно отодвинулись и оказались очень далеко — дальше жужжащих вентиляторов. А может, не вентиляторов, может, самолётов. Ну, конечно, самолётов — они летят в синем небе, и от них медленно отделяются черные точки… Сомов бережно положил кий.

Потом увидел зеленое над собой, узнал лист и удивился. Навзничь под деревом лежит, но откуда оно, дерево? Лишь маки были вокруг. Одни только маки…

Что‑то не так, он путает. Надо сделать усилие над собой, вспомнить, но очень уж покойно и сладко ему.

Лист крупный, с прожилками — кажется, сирень, — грузно обвис. Предосенний лист. «Скоро осень», — подумал Сомов. А должно быть начало лета, июнь. Маки цветут.

Осторожно взглядом повёл. Кубасов… И сразу все вспомнил. Бильярдная, Максим, бледное лицо Кости, сверкающий жёлтый «туз» на зеленом сукне. Он собирался забить его, возвращая «своего» от противоположного борта, но это чересчур сложно, чтобы он сделал это. Раньше он никогда не клал таких шаров. И даже не видел, чтобы другие клали.

Вот Максим, он скажет. Движением век поманил его, но Максим колебался — его ли, и Сомов ещё поманил.

— Я забил его?

Максим склонился над ним.

— Кого? «Туза»? Ещё как! Потрясающий шар!

Сомов опустил веки. Теперь можно и умереть… Но вдруг услышал: «скорая помощь» — и удивленно открыл глаза.

— Зачем «скорая»? Я сам.

На него не обращали внимания. Будто его и не было уже… Тогда он отыскал взглядом сына.

— Нагнись…

Костя нехотя подчинился. Руку поднял Сомов навстречу его бледному лицу, но так трудно было держать её на весу. В следующее мгновение он уронил бы тяжелую кисть, не подхвати её Костя своей холодной ладонью. У Сомова опять закрылись глаза.

— Не надо «скорую», сынок. Я сам.

— Куда — сам! — с досадой сказал Костя.

— Сам, — тупо повторил он Костя молчал, и он заставил себя поднять веки. — На чем я лежу?

— На скамейке. Сейчас машина подойдёт.

— Какая машина? — Значит, они все же вызвали «скорую».

— Дядя Пётр.

Кубасов… Тогда бы уж лучше «скорая». Но его не спрашивают, да и как объяснить им в его теперешнем состоянии, что он презирает этого грязного человека! Не надо объяснять — они это знают и все же притащили его. Пожалели десятку на такси. Хотя нет, он уже истратил эту десятку.

— Я должен Васе восемь рублей.

Сын отнял руку, и сразу будто провалился Сомов.

— Какому Васе?

Здесь, куда провалился он, было пусто и глухо, и ничего не хотелось больше. Вот только в своей четвертой палате очутиться бы сейчас…

— Васе, соседу. Я одолжил у него. Отдайте с пенсии.

Сын не ответил. Подошла машина — ворованные ку–басовские «Жигули», его подняли, повели, почти понесли к ней, и он оказался на заднем сиденье между Костей и Любой. Впереди торчал стриженый затылок Кубасова. По ту сторону стекла разевал рот и делал какие‑то знаки Максим. Когда машина тронулась, Сомов сообразил, что Максим прощается с ним.

Взяли, посадили, везут куда‑то… Пусть! Что‑то натворил он у них — серьёзных, занятых людей, но ведь они сами виноваты. Они сами забрали его из больницы… Ах, да, — умер Митя. Ну и что из того, что умер Митя? Я испугался, когда услышал о Мите, я думал, с ним случилось несчастье, а он всего–навсего умер.

Грубые толчки мучили его тело. Скверная дорога, но откуда взяться тут хорошим дорогам, если бомбят с воздуха, артиллерией обстреливают, если прошли по этим местам сотни танков — и их, и наши, потом опять их и опять наши. Непросто в таких условиях вести машину, но он первоклассный шофер, Паша Сом, — недаром же говорят о нем, что и с того света вырулит он свой «студебеккер». Жарко, по лицу пот стекает, но как вытрешь его? Колдобины, воронки, убитая тощая коза лежит, неудобно подвернув голову, и шерсть на ней дымится. Все дымится вокруг, все тлеет, весь мир в огне. В пламени мечутся его девочки — Маша и Катя, беззвучно кричат, зовут его распахнутыми ртами. Он шепчет им, умоляя: сейчас, вот я, до отказа выжимает газ, но машина буксует и не двигается с места.

Как жарко! Он открывает глаза. Нет, не буксует — вперёд мчится, но дорога странно далеко от него. И лобовое стекло далеко. Не он — другой человек за баранкой. Кубасов — вспоминает он, и глаза его снова закрываются.

Куда везут его? В больницу? Зачем? Неужели не разрешат ему умереть дома? Он не принесёт им хлопот — все будет спокойно, как на скамейке у бильярдной, когда он лежал, а сын держал его руку… Сомов с трудом приподнял голову. Незнакомые дома, размалёванное усатое лицо — реклама фильма? Где они едут? Он хочет домой, надо попросить, чтобы отвезли домой, — больше он не убежит от них. Но вспомнил о Мае, и голова его откинулась. Пока он дома, они не смогут взять Маю. Все правильно! А он чуть было не рассердился. Он всегда был несправедлив к ним. Несправедлив, да. И счастья им он не дал. Никому — ни Любе, ни сыну… Ни Инде. «Путёвку купила. По Средиземному морю…»