Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести

Валентина Потаповна тихо улыбалась. Вероника Потаповна потеряла терпение и легонько толкнула её локотком в бок: пора.

Весь двор высыпал провожать отважных путешественников. Впереди осторожно вышагивала больными ногами Вероника Потаповна. На ней был кремовый костюм, «как у Нонны», и широкополая шляпа. За ней шли Валентина Потаповна со склонённой набок головкой (она страдала, что все смотрят на них) и Александра Сергеевна. Все, конечно, были с вещами, но основной груз волок на себе замыкающий шествие Дмитрий Филиппович — в берете и галстуке.

— Едете? — доносилось с крылец, из парадных, распахнутых окон и увитых виноградом палисадников, и Вероника Потаповна отвечала звонко:

— Едем!

Примерно за четверть века до этой поездки три её участника — без Александры Сергеевны — провожали в далёкий путь тощего паренька с чемоданом в матерчатом чехле на пуговицах и пухлой авоськой, в которой лежал свёрнутый, толстый, с засаленными обшлагами овчинный полушубок. Тогда ещё не было моды на них. Полушубок, на плечах которого сохранились следы отпоротых погон, должен был защитить молодого южанина от суровых московских морозов. Ноннин муж, человек военный, презентовал его без лишних слов своему рвущемуся «в люди» племяннику. Спасибо!

Все трое напутствовали.

— Питайся там! — говорила Вероника Потаповна, и её голос срывался от жалости и страха за внука, которого кто теперь накормит горячим супом?

— С людьми живи! — вроде бы расплывчато, но очень даже ясно для меня наставляла взволнованная Валентина Потаповна, Дмитрий же Филиппович красноречиво показывал большим пальцем на грудь, а указательный подымал вверх. Я понимал его. В моем зашпиленном английской булавкой нагрудном кармане лежали в специальном полосатом мешочке деньги. То была фантастическая сумма в семьсот тогдашних рублей, которую, поднатужившись, наскребли для меня мои родичи. Предстояло в целости и сохранности довезти её до Москвы, а железная дорога, с заговорщицким видом шептал Дмитрий Филиппович, кишмя кишит жуликами. Подробнейший инструктаж давал он мне. Так, например, чемодан я должен был положить наверх, а пиджак с деньгами — под подушку.

— Нет–нет, — запротестовала, оживившись, бабушка, и слезы разом высохли на её глазах. — Помнётся весь.

Но вот наконец позади последние наставления и последние поцелуи. Я по эту сторону вагонного стекла, они — по ту, мы бессмысленно улыбаемся друг дружке, а поезд все не трогается, и эти прощальные секунды тянутся бесконечно. И вдруг слабое, едва приметное движение, в ответ на которое моё сердце радостно и пугливо зачастило. Они тоже встрепенулись там, закивали, заулыбались, заморгали мокрыми глазами. Вровень с вагоном идут они, торопливо делая на ходу последние напутствующие знаки. Бабушка подносит ко рту руку — питайся, тётя Валя водит пальцем по ладони — пиши, не забывай, а озабоченный Дмитрий Филиппович, дядя Дима, осторожно, дабы не увидел никто, тыкает в нагрудный карман большим пальцем. Все быстрее и шумнее, расшатанней идёт поезд, все дальше мои старики, и уже не вперёд, а в сторону от полотна отходят они, чтобы дольше видеть уезжающего в таинственную жизнь внука. Что ждёт его там? Смешными казались мне тогда их страхи, — мне семнадцать, я взрослый человек! — но теперь, когда моя старшая дочь вот–вот помашет мне из вагона, как хорошо понимаю я их волнение!

На всякий случай я махал чуть дольше, чем видел их. Потом опустил руку и с облегчением перевёл дух. С облегчением…

Теперь их черед уезжать. Теперь они стоят у вагонного окна — не по ту, а по эту сторону! — и гордо смотрят на отплывающий перрон. Кроме Дмитрия Филипповича… Пользуясь безнадзорностью, потихоньку надел он очки и тщательно изучает за спиной женщин замок, под охрану которого, хочешь не хочешь, а придётся вверять на ночь себя и весь свой дорожный скарб, в том числе два вместительных фанерных ящика с дырочками. Они были втащены первыми и с великой предосторожностью подняты наверх. При этом Дмитрий Филиппович зыркнул туда-сюда глазами. Тайна? Она самая, и пусть остаётся ею до поры до времени.

Так что замок? Надёжен ли? Все уже переоделись и разложили дорожные вещи, к чаю приготовились, а он все размышлял о замке.

Чай! Чай, который являл собой олицетворение высшего дорожного комфорта. Едешь, смотришь себе в окно, а тебе приносят горяченький — не угодно ли? Представляю, с каким вожделением ждали этой минуты наши путешественники.

— Ну‑ка, Димушка, посмотри, не несут? — на правах благодушия и дорожного веселья скомандовала Вероника Потаповна.

Дмитрий Филиппович бросил на жену вопросительный взгляд, поднялся и конспиративно выглянул из купе. В одну сторону посмотрел, прищурившись, посмотрел, прищурившись, в другую…

Когда я думаю, как определить существование на земле этого человека, то в голову мне приходит слово «отдельно». Он жил отдельно. Отдельно от жены, от родственников, от соседей и знакомых. Отдельно ото всех. Это было своего рода великое противостояние. С одной стороны замкнутый и подозрительный, никому не доверяющий человек, с другой — весь остальной мир с его опасностями и подвохами.

У Рубцова есть стихи:

Так вот, это о нас. О Дмитрии Филипповиче и обо мне. Или всяком другом на моем месте.

Вспоминаю, чему учил он меня во дворе у голубятни, когда все в ней было спокойно и на крыше не сидел «чужак». Защищаться, когда нападут, вот чему. Он не сомневался, что нападут, и при этом непременно исподтишка, с крупным перевесом в силе. Ничего! Короткий резкий удар в переносицу, и противник повержен.

«Вот так», — тихонько, чтоб не услышал никто, произносил он, и его зоркие глаза, чуть суженные вниманием, быстро перемещались с вытянутой жёсткой ладони на моё лицо, потом, удовлетворенные, обратно. Это он смотрел, какое впечатление производит на меня его рука. Прекрасные минуты! Жена и её заносчивая сестрица сроду не дарили ему ничего подобного, а я дарил, и если этот тайный мизантроп испытывал ко мне известную привязанность, то, наверное, только поэтому.

Итак, он выглянул из купе, все осмотрел, все увидел и во всем усомнился, затем под выжидающими взглядами женщин аккуратно сел на своё место. И только тогда проговорил (негромко):

— Несут.

На жену заговорщицки покосился, на свояченицу, на Александру Сергеевну, которая сглуху не понимала, о чем речь, но не выказывала ни малейшего нетерпения, после чего повторил с довольным и значительным видом (ещё тише):

— Несут.

Вероника Потаповна сорвалась с места, чтобы убедиться собственными глазами. Не то что она не верила зятю, нет. Своё законное право осуществляла она — право путешествующего человека на нетерпение. Секунда, и лицо её прояснилось, морщины разгладились, она прошептала: