Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести

Дмитрий Филиппович, довольный, блестел глазами, а Александра Сергеевна, не поняв, о чем речь, заверила:

— Все хорошо, все хорошо, — и перевела дух.

На толстом лице Зинаиды Борисовны выразился испуг:

— Вы пешком?

— А мы всегда пешком! — ответила 73–летняя Вероника Потаповна и поправила розочку на груди.

— Не привыкшие, — ещё протяжнее, совсем «по–деревенски» повторила Валентина Потаповна. — Не привыкшие… — И головку набок.

— Не привыкли мы, — совсем осмелев, вставил слово и Дмитрий Филиппович.

— Все хорошо, все хорошо! — снова перевела дух Александра Сергеевна.

Профессор захохотал. На свете, вдруг понял профессор, и впрямь все может быть, раз эти ископаемые чудовища вскарабкались на тринадцатый этаж.

Чаепитие свершалось в просторной зале с оранжевыми стульями, которые, как сказал после Дмитрий Филиппович, холодили зад. Дело в том, что стулья эти с высокими спинками были совсем новыми — новыми настолько, что с них ещё не сняли целлофановую одёжку.

Все выпили за встречу, кроме Дмитрия Филипповича, про которого Валентина Потаповна строго сказала, что он не пьёт, и Дмитрий Филиппович подтвердил на сочувственно–вопросительный взгляд бывшей соседки:

— Не пью.

— Печень? — с пониманием осведомилась она.

Ещё в светопольский период у неё был целый ассортимент болезней, но это не мешает ей здравствовать и поныне. Сейчас ей под девяносто. Грешным делом, я два или три раза не посылал ей к празднику традиционной открыточки, убежденный, что её некому будет получить, но вскоре от неё приходило написанное твёрдым крупным почерком послание, в котором она журила меня за то, что я уже похоронил её. Кровь приливала к моему лицу. Срочным и горячим письмом спешил я оправдаться.

Удивительная вещь! С возрастом, когда бесчисленные болезни и впрямь взяли её за горло, она говорила о них куда меньше, чем в годы сравнительно молодые. Я обратил на это внимание ещё во время своего московского визита к ней.

Вот и сейчас не столько на хвори жаловалась она, сколько на лекарства, с которыми становится все труднее. Да и только ли с лекарствами! В Москве, например, пропал кофе, а она до сих пор любит выпить утром чашечку. Как, поинтересовалась она, с кофе в Светополе?

— А бог его знает! — сказала Валентина Потаповна тем же тоном простодушной провинциалочки. — Мы ведь не пьём кофия.

— Почему не пьём? — обиделась Вероника Потаповна и двумя пальцами с накрашенными ноготками взяла бисквит. — Я лично обязательно раз в неделю. Нонна тоже без кофе не живёт.

На что ехидная Валентина:

— Ну ка–ак же, ка–ак же! — и с притворным сочувствием покачала головой. Шутила все, но прежняя досада уже подымала голову. Не на сестру — на московскую даму. Опять эта раскормленная пава, прожившая в довольстве и спокойствии свой долгий век, выговаривала миру за его недостатки. Старый спор, навсегда, казалось бы, погасший восемнадцать лет назад, снова выбросил языки пламени, когда Зинаида Борисовна пожаловалась на слишком низкие потолки. Иное дело в их светопольской квартире.

— Но там, Зиночка, не было тех удобств, — сдерживая себя, мягко возразила Валентина Потаповна. — Человек всегда так… Все ему мало. — И заставила себя улыбнуться.

— На то он и человек.

— Не на то. Не на то, Зина. Для этого, что ли, человек? — И окинула взглядом залу с коврами и мягкими стульями, которые холодили зад.

Это задело Зинаиду Борисовну.

— Вот потому мы и в таком дерьме, прости господи, что все нам — хватит, все — достаточно. Испокон веков так. Найдём корку хлеба и — лбом до земли. Спасибо тебе, господи! Не забыл, накормил.

«Мы» говорила, но даже моя бабушка поняла, что себя она исключает из этого числа. Кто‑кто, а уж она корочкой хлеба не пробавлялась никогда. Стало быть, вот они, истинные виновники.

Хлесткие слова вертелись на языке у Валентины Потаповны, но она не позволила слететь им. Смешно! Не за тем ехали тыщу вёрст, чтобы, как восемнадцать лет назад, обменяться колкостями. Засмеялась.

— Ох, бабоньки! Когда же это мы постареем!

И у всех сразу отлегло от сердца. Заулыбались, зашевелились, чашечки взяли. Распрямился и гордо блеснул глазами Дмитрий Филиппович. Он был хоть куда, самый молодой среди них и самый крепкий. Кто бы мог подумать, что он уйдет первым, а самая старая и самая больная переживёт всех?

Меня не было в Светополе, когда умерла тётя Валя. За три месяца до этого я надолго уехал, и она, провожая меня с бабушкой на вокзале, уже совсем плохонькая, не ответила на мои поцелуи, быть может, слишком горячие. Безучастно стояла с опущенными руками, её мягкие щеки были прохладны, а губы произнесли тихо и спокойно: «Может, свидимся ещё».

Эти же слова, только живей и взволнованней, были сказаны теперь, у подножия шестнадцатиэтажной башни, куда их спустила на лифте Зинаида Борисовна.

Нелёгким делом оказалось это — усадить их в лифт.

— Нет–нет, мы пешком! — испуганно заявила Вероника Потаповна и шарахнулась в сторону от раздвинувшихся перед самым её носом дверей.

Первой вошла в кабину Александра Сергеевна. Ничего ужасного не приключилось с ней, и тогда на цыпочках ступили по очереди все остальные. Зинаида Борисовна нажала кнопку. Двери съехались.

— Мы едем? — спустя некоторое время спросила моя бабушка. Всю жизнь она с подозрением относилась ко всяким техническим усовершенствованиям. У всех во дворе был газ, а она продолжала готовить на примусе. Даже авторитет Нонны был бессилен тут.

Наконец кабина мягко качнулась, и двери раздвинулись. Блеснул дневной свет. Жизнь продолжалась.

Она продолжалась в поезде, который медленно тащил их из Москвы в Калинов. Черепахой назвала его, передёрнув плечами, Вероника Потаповна. Ни в какое сравнение не шел он с тем чудо–поездом, с тем голубым экспрессом, который, свистя, нёс их из Светополя в столицу. Какие занавески были там! Какой чай! Какие зеркала и лампочки! Свет большой и свет малый да ещё плафончики у каждого над головой, так что можно было лечь и культурно читать книгу. Вероника Потаповна повествовала об этом с упоением.

А вот её сестре было по душе здесь. Не со своими сидела она, а у противоположного окна, за столиком с худой, болезненного вида женщиной, облачённой, несмотря на духоту, в плащ и полотняный платок, который, впрочем, она спустила, разговорившись, на плечи.

А разговориться с Валентиной Потаповной было несложно. Слушать она умела… Не слушать. Это неточное, неполное слово, даже отдалённо не передающее ту сострадательную боль, с какой внимала она попавшему в беду человеку.

Именно к ней приходил за отпущением грехов и сотней до зарплаты загулявший дядя Паша Сомов. Не к родному брату Дмитрию — к ней. Она отчитывала его: «Помрёшь же, окаянный! Помрёшь!» — и лезла в шкаф за облезлой с оборванным ремешком вместительной сумкой, где после её смерти нашли старые бумаги, письма (среди них и мои), а также облигации «золотого» займа. Семь штук по двадцать рублей — она скопила эту сумму, откладывая от маленькой пенсии, чтобы никого не ввести в расход своими похоронами.