Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести

О Женьке забыли — Ингу поздравляли, и она, нисколько не постаревшая за последние семнадцать лет, принимала эти поздравления без малейшего смущения. Как и у Никиты, у неё не было комплексов. Весёлая и отважная, никогда не ставила под сомнение никакие свои права, начиная от права на Женьку, который был моложе её на двенадцать лет, о чем все давно забыли, и кончая правом чувствовать себя за сегодняшним столом именинницей не меньше, чем муж. О похождениях артиста Максимова ходят в Светополе самые невероятные слухи, и, положа руку на сердце, надо признать, не без основания ходят. И тем не менее я утверждаю: это превосходная семья. Они ухитряются жить бок о бок, не подавляя друг друга; редкое, согласитесь, умение.

Как раз обо всем этом и думал я в этот вечер, и основания для таких размышлений имелись. Уленька изменилась к Борису. Раньше как было? Всеми силами старалась растормошить его, улыбалась и говорила с ним, умышленно пристраиваясь рядышком; следила, не пуста ли у него тарелка, и даже раза два или три вытаскивала его танцевать. Он был худ и прям, и казалось, вот–вот что‑то сломается в нем… Так прежде было. А теперь? Теперь Уленька не обращала на него внимания. Но и ни на кого другого тоже. Она, столь близко к сердцу принимающая все, что происходит окрест, смирно сидела с опущенными глазами.

Только двое их и было таких за столом. И это‑то их объединяло, хотя внешне они вроде бы и не общались никак, — объединяло и выдавало ту внутреннюю связь, которая существовала между ними. Мне кажется, Уленька первой почувствовала опасность, которая грозит ему (а ей? Как всегда, о себе она не думала), если вовремя не остановиться. Он не понимал этого. Он встал, обошёл стол, трезвый, как стёклышко, остановился около неё, взял её растерянно–послушную руку и под устремленными на них взглядами коснулся её подрагивающими в улыбке губами.

Блеск глаз, быстрая, хотя и с участившимися запинками речь, причём радиолюбитель не обращает внимания на эти рецидивы былого недуга, руки в движении… Ба, да в этом меланхолике скрывается темперамент! Они идут впереди, Борис и Уленька, ещё не заметившая опасности, а мы — я и Никита, который тем более ничего не подозревал, — сзади. Борис увлеченно и весело говорит, повернувшись к ней: мы видим его длинноносый профиль и по-детски шевелящиеся губы, однако и перед собой не забывает поглядывать, Уленька же по своей привычке не отрывает от него огромных глаз.

Никита не торопился догнать их, а возможно, умышленно придерживал шаг и длил нашу с ним вялую беседу, чтобы дать возможность своему любимчику отвести душу. Он гордился Борисом и заражал своим отношением других, сознательно заражал, но и женой тоже гордился, и ему радостно было видеть их не просто вместе, а в столь дружеских отношениях. Не побоюсь сказать, что нечто отцовское было тут. Так смотрим мы на своих детей, с восхищением и умиленной готовностью признавая их в чем‑то превосходство над нами, однако оставляя за собой право казнить и миловать. Как ни увлекайтесь беседой, как ни радуйтесь общению друг с другом, с каким пылом ни повествуйте о памятливых лягушках или медной трубе, которую удалось сохранить, несмотря ни на что, хозяин здесь я, и горе тому, кто посягнёт на моё священное право!

Так своеобычно формировался этот классический треугольник. А теперь попробуйте представить себе состояние Никиты, когда в один прекрасный день он понял, что пригретый им чудик не то что покушается на его права хозяина, а попросту игнорирует их.

Но постойте, отчего же пригретый? Без работы, что ли, сидел кудесник и фантастических дел мастер? Без жилья? Не переманивал его разве Никита, суля золотые горы? Переманивал. И работа у кудесника была и жильё обещали, но удерживать ведь не удерживали. Больше того, вроде бы даже рады были избавиться от него, однако тщеславный управляющий решил, что ему это мерещится: больно уж противоречит такое здравому смыслу. Да и, по правде говоря, не хотелось замечать этой подозрительной готовности расстаться со специалистом, равного которому где сыщешь. Куда веселее сознавать, что не подобрал выброшенное другими (или почти выброшенное), а отвоевал, чуть ли не выкрал, а уж что утер нерасторопным соседям нос — это наверняка.

Блистательная акция! Но по мере того как открывались у Никиты глаза, она тускнела, превращаясь из дерзкой авантюры, которая имела целью заполучить гения, в бескорыстный и скучный акт милосердия.

Неблагодарный Борис этого милосердия не ценил. Как относился он к своему благодетелю? А вот как. Тот ему: надо бы завершить к пятнадцатому числу оборудование фруктового склада в Павлинском совхозе, исполнитель же в ответ: «А если шестнадцатого?» Никита принуждённо хохотнул — и он, дескать, понимает юмор, — однако повторил, что желательно все‑таки к пятнадцатому.

Ах, эта его пунктуальность! Одно время мы пристрастились к парной, и то было не просто мытьё, то был ритуал, священнодействие, суровым и квалифицированным адептом которого выступал Никита. Он точно знал, сколько времени просидеть в предбаннике, когда лезть на второй, а когда на третий полок, какой конденсации парку нагнать, а уж об умении стегать веником и говорить нечего. Делал это умело и любовно, с оттяжкой и сам покрякивал от удовольствия видя, как размягчается, расслабляется тело под смачными ударами. Холодной водичкой окроплял, которая как божья благодать была для раскалённой плоти.

Борис ходил с нами раза два или три, не больше. Исправно выполнял он все требования банного протокола: вверял своё тощее, вот–вот готовое переломиться тело венику и горячему пару, равно как и холодной воде, с шайками таскался, потягивал в предбаннике пиво под вяленые бычки, которых мы при случае походя налавливали в Натаре. Но все без вкуса, все без удовольствия. Благоумеренный эпикуреец Никита с могучей и красной спиной, на которой мокро зеленел берёзовый листок, и рядом съёжившийся, обложенный простынями щуплый воробушек Боря. Он и тут, конечно, норовил спрятаться за свою ироническую улыбку, но она безнадёжно терялась в багровом блеске празднующих своё физическое естество крепких мужских тел.

Однако Никита не довольствовался усладами тела, ему и душу хотелось побаловать; например, в сотый раз послушать лукавый диалог двух карнавальных старушек. Предвкушал каждую реплику, а то, не в силах утерпеть, опережал актёра. Тот ещё только собирается сказать, паузу тянет, а Никита быстренько выговорит и ждёт, замерев, когда магнитофон повторит все слово в слово. Магнитофон повторял. Смеясь, Никита обводил присутствующих гордым взглядом.

Прежде Уленька относилась к этому спокойно. Но прежде среди гостей не было Бориса. Он не сидел за полной своей рюмкой и полной тарелкой — пряменький, с опущенными глазами и полуулыбкой, которая колебалась на губах. Уленька страдала. Не выдержав, порывисто встала и, прихватив — инстинкт приличия! — какую-то тарелку, вышла на кухню.