Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести

Коля Дремов, голый по пояс, склонился над корытом. Аристарх Иванович неслышно приблизился сзади.

— М–да, — проговорил. — Будем, стало быть, есть кровяную колбаску?

Коля обрадованно ахнул, растопырил руки, но они были в крови и слизи, и он, приветствуя, лишь локотком коснулся плеча двоюродного брата. Из‑за дома выбежала Ната. Расцеловала, засыпала вопросами — о Лизе, об Игоре. Коля, хмурясь, вытирал тряпкой руки: очень уж не терпелось ему услышать мнение специалиста о туше. Пусть, пусть потомится! «Специалист», вредничая, с дотошливой обстоятельностью говорил о жене и сыне.

Пришёл сосед, который колол свинью, — тоже в крови и голый по пояс. Аристарх Иванович сдержанно поздоровался. Ему нравилось чувствовать себя по–выходному одетым, не имеющим отношения к той грязной работе, которая свершается здесь, и в то же время сознавать, что знает он эту работу куда глубже и тоньше, нежели эти профессиональные с виду мясники.

— Ну что, сколько потянет, думаешь? — не выдержав, небрежно спросил Коля.

Ната смолкла. Аристарх Иванович, не глядя на сарай, скромно пожал плечами.

— Точно не скажу… Сто сорок… Сто сорок пять.

Сосед взирал на гостя с молчаливой почтительностью.

— Сала‑то немного, но мы не хотели особенно, — сказал Коля полувопросительно.

Аристарх Иванович с улыбкой приблизился к туше, щелкнул пальцем по опалённой шкуре. Палец упруго отскочил — сантиметров шесть сала. Может быть, семь…

— Халата у тебя, конечно, нет, — проговорил он. — Я привык в халате работать. — И стал лениво расстёгивать свою вышитую сорочку.

Нож был коротковат для разделки. Аристарх Иванович потрогал лезвие. Волновался — два года как‑никак, но первые же взмахи ножа, точно отделившие окорочную часть, вселили уверенность. Парные волокна рассеклись мягко и быстро, как шов.

— Топор! — произнёс он, протягивая, как хирург, руку, и ему вложили в ладонь топор. За спиной причмокивали и восхищались, несколько преувеличенно, может быть, но все же Аристарх Иванович верил: удовольствие доставляют его точные движения. Закончив, неуловимым взмахом кисти воткнул топор в тяжелый брусок и отошёл к рукомойнику, сдерживая одышку. А раньше одна такая туша была нипочём ему!

Николай с Натой складывали мясо в корыто. Явился дядя Федя — грузный, медлительный, с большой головой, благообразно прикрытой густой сединой. Под маленькими глазками висели мешки.

— В среду можешь приезжать за путёвкой, — остановившись посреди двора, объявил он Аристарху. — На август вас устраивает? Кисловодск?

Лето, со всеми его соблазнами, было для Аристарха Ивановича не слишком удобным временем отдыха — в павильоне самая работа, и потому он просил достать путёвку на октябрь или даже ноябрь, но теперь как об этом? И он принялся многословно благодарить дядю. Тот молча ткнул пальцем в дряблую щеку. Аристарх почтительно чмокнул её. Дядя Федя тяжело двинулся дальше.

Он был гордостью семьи — адвокат Федор Есин, единственный из четырех братьев получивший высшее образование. Если музыкальная звезда Ивана Есина, неожиданно и ярко вспыхнув, так же быстро погасла, то Федор прошёл по жизни чеканным шагом, ни разу не оступившись. Племянника Аристарха он считал своим крестником и вечным своим должником: в голодном сорок шестом сделал почти невозможное, приткнув его разнорабочим в продовольственный магазин. Спустя двадцать лет, когда племянник по своей глупости оказался без работы, выручил опять‑таки он: «Ветерком» Аристарх Иванович тоже был обязан дяде Федору.

Тогда, в сорок шестом, все, и прежде всего сам Аристарх, считали, что магазин — мера временная, впереди бесконечная вереница лет, и ничто не помешает ему стать, как дядя, адвокатом. Загадочной и благородной рисовалась ему эта профессия. Сколько раз дядя говорил при нем, что спас человека, и сколько раз сам Аристарх был свидетелем подобострастного отношения к дяде! Почему отличали его отца, он понимал: баян, тёмные очки, умный разговор, ноты, которые он не умел читать, — все это околдовывало простодушных громовских жителей. Дядя Федор внешне тоже выделялся среди полусельского населения Громовки, но ценили его за другое, за то таинственное и сложное, что свершал он в хилом деревянном зданьице суда. Что происходило там? Каким образом толстый и медлительный дядя спасал людей, — ведь для того, чтобы спасти человека, требовались сила и ловкость? Что за процессы выигрывал он и как это — выиграть процесс? Даже много позже, когда аромат таинственности улетучился, профессия адвоката не утратила для Аристарха своей притягательной силы. Он говорил себе, что ему все равно, на кого выучится его сын, но в душе ему хотелось, чтобы он стал юристом.

Пришли мать с Игорем и Маргарита с дочками, но без мужа; муж пил, жили они скверно, и он демонстративно не ходил с женой к её родственникам, потому что без конца тыкали ему в нос благополучных семьянинов—дядю Федю и Аристарха. Один Аристарх Иванович находил с ним общий язык и втайне гордился этим: кто‑кто, а уж он‑то знает душу пьющего человека!

Сегодня он и сам выпил немного водки. А почему бы и нет? Он чувствовал себя превосходно. На него смотрели, его слушали, его шуткам смеялись. После дяди Феди он был вторым человеком здесь. А третьим? Третьим — Игорь. Все восхищались его остроумием, и даже Аристарх Иванович находил в его словах наблюдательность и не по годам развитый ум.

— Между прочим, Оксаночка, — произнёс дядя Федя, обращаясь к невзрачной и смешливой жене дремовского соседа, — могу вам конфиденциально сообщить, что мой племянник Аристарх в августе едет в санаторий. Один, — многозначительно прибавил он и положил в рот ломтик горячей жареной печени.

Оксана, откинув голову, громко засмеялась — может быть, незнакомому слову «конфиденциально»? Дядя Федя неторопливо прожевал печень и поднял палец, требуя тишины.

— У меня есть возможность достать ещё одну путёвку. В тот же санаторий. Вы, часом, не нуждаетесь в курортном лечении?

Теперь уже смеялись все, кроме невозмутимого дяди Федора. Аристарх Иванович тонко улыбался.

— Они вместе поедут! — догадливо выкрикнул Игорь, и это вызвало новый взрыв хохота.

Обе девочки Маргариты, тихие, затурканные пьяными выходками отца, смотрели на своего двоюродного брата с пугливым восторгом. Они были худы, некрасивы и застенчивы, как их мать, и, как мать, чувствовали себя неуютно в этой шумной компании. Маргарита вежливо улыбалась, пригубливала пиво, но мысли её были далеко отсюда — в её скорбном доме. Родственники привыкли к это/чу. Её жалели, о ней говорили в сочувственном тоне, помогали ей материально, но бесконечная однообразная череда бед раздражала и утомляла близких. Неудачный первый брак — ранний и бездетный, неудачный второй…