Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести

— Поближе его, Сергей Сергеевич! Где‑нибудь в районе Жалуево.

— Не лезь, — огрызался Рогацкий. — На Жалуево раньше меня попадёшь.

Сомов улыбался. Притчей во языцех стало у них Жалуево с тех пор, как перевели туда кладбище. Голый, неуютный пустырь — раньше на этом месте конезавод был.

— А чего ты, Володя, сердишься? — не унимался Шпалеров. — Там просторно как раз. Много места свободного. Ты забронируй себе что получше, а то порасхватают.

— Это точно, — поддержал его Сомов. — Я вот уже облюбовал себе местечко. Под абрикосовым деревом.

— Слышишь, Володя? Объегорил тебя дядя Паша. А чего, дядя Паша, там разве абрикосы растут?

— Нет, но будут. В завещании напишу. Посадить абрикосовое дерево… Так и напишу. Заместо памятника.

— Ну, хватит! — оборвал Сергей Сергеевич и подошёл к Сомову. — Опять на озеро бегали?

— Я, что ли? — удивился Сомов.

— Я, — сказал Сергей Сергеевич.

Сомов вздохнул.

— Ну вот, заложили.

«Неужто Верочка? А я‑то цветочки ей…» Послушно обнажил костлявое, иссечённое шрамами, побитое, пожженное тело. Сергей Сергеевич, холодя грудь металлической бляшкой, внимательно слушал, а Сомов смотрел на его замкнутое лицо и любовался этим лицом — таким было оно молодым, таким целехоньким.

Едва врач и сестра вышли, как позвонили к завтраку. Шпалеров проворно поднялся, а следом за ним и Сомов, хотя есть не хотелось. Но не явись он в столовую, няню заставят сюда переть поднос с едой.

Вернувшись из умывальника, он, к своему удивлению, снова застал в палате Сергея Сергеевича — одного, без сестры. Врач пытливо смотрел на него.

— По мою душу? — обеспокоился Сомов. Вспомнил тёмные пятна на халате — на земле сидел, холодной, в росе, но это же пустяк, да и кто мог видеть.

Врач отвёл взгляд.

— Ступайте завтракать. После зайдёте в ординаторскую.

И, не показав больше глаз, ушел. Сомов размышлял. Нашли что‑нибудь в анализах? В снимке? Но что нового могли у него найти, все ведь давным–давно ясно… А ноги тем временем вынесли его в столовую, и только здесь, сев, обнаружил на плече полотенце.

— Що це такое, дядь Паш? — спросил Микола, сосед по столу и давний, ещё по прошлой осени, напарник в домино. — В баньку собрался?

Сомов засмеялся. Болтая с Миколой, отщипнул кусочек котлеты, безвкусно пожевал, затем покопался в манной каше и тоже отодвинул. Всю жизнь ненавидел еду, сон и еду, два лютых своих врага, крадущих не только время, но и деньги, которые, если б не эта проклятая еда, можно было б ах как потратить!

И вдруг осенило: не случилось ли чего дома? С Маей?.. Почему отвёл глаза Сергей Сергеевич? Дрожащей рукой поставил недопитый стакан с чем‑то тёплым — то ли кофе, то ли чай, — поднялся, опираясь о стол, заковылял к выходу. У двери его догнал Микола.

— Полотенце, дядь Паш, — и уважительно повесил на плечо, на прежнее место.

Сомов остановился, улыбнулся ему, а себе сказал: спокойно, спокойно, потому что сердце уже трепыхало и проваливалось.

В коридоре ещё отдохнул, настроил дыхание и только после этого, уже надёжно контролируя себя, направился в ординаторскую.

Там его ждали сын и невестка. Оба остались сидеть, когда он вошёл, не поднялись навстречу, не поцеловали, как обычно, и это сразу сказало Сомову: что‑то стряслось. Он беззаботно улыбался.

— Навестить решили? — Ласково коснулся Галочкиного плеча, сыну руку протянул. Тут только он заметил, что рука его не то что дрожит — пляшет. Из‑за стола за ним пристально наблюдал Сергей Сергеевич.

— Как чувствуешь? — отрывисто, ломающимся голосом спросил Костя.

— Прекрасно! Сегодня на озеро ходил, за цветочками.

Сомов хитрил й держался. Он знал, что, если будет выглядеть плохо, ему не скажут всего, пощадят, видите ли, и сколько потом труда и актёрства потребуется, чтобы заставить их выложить правду! Глупые, неужели не понимают, что все эти артподготовки, все эти кружения вокруг да около изматывают куда сильнее? А тут ещё изучающий взгляд Сергея Сергеевича…

Сомов сел. Он посмеивался и балагурил, потом спросил как бы невзначай, дурачком прикидываясь, что это привело их сюда в будний день.

Ответить поспешила Галочка:

— Навестить решили.

А Сомов уже знал, что с внучкой все в порядке, иначе б Галочка не была такой, не светились бы ямки на щеках. И с Любой ничего — по Косте видел. Правда, сын немного печален, но он всегда такой — нервный, впечатлительный мальчик. Кого, как не самого себя, должен винить Сомов?

Так что же произошло у них?

— С дядей Митей плохо, — быстро и как бы с неудовольствием выговорил Костя.

Митя? Удивленному Сомову представился брат. Высокий, жилистый, очень сильный (всю жизнь грузчиком проработал) — что могло стрястись с ним? Под машину попал?.. Распластанным на мостовой увидел вдруг его Сомов, с немым, беспомощным криком в глазах, и тотчас почувствовал, как деревенеет улыбка — словно ещё один шрам на лице.

— Заболел дядя Митя, — нежно и печально проворковала Галочка, но Сомов даже не взглянул на неё. На костылях тащится брат — так ужасающе зримо явилось это! — а в глазах все то же немое страдание. Он всегда был очень терпеливым, старший брат Митя…

Костя не подымал глаз. Уж он‑то не станет врать — не умеет. Опущенные зеки с голубыми прожилками нервно подрагивали.

— Ваш брат умер, — отчётливо произнёс Сергей Сергеевич.

Сомов медленно, с недоверием повернулся к нему. Митя умер? Даже улыбка начала оживать, так нелепо прозвучало это. Митя умер… «Слава богу, — подумал он с облегчением. — А я‑то боялся». Он сел удобнее.

— Когда?

Костя быстро вскинул глаза. Это были его, сомовские, глаза, только совсем юные. Но — его, его…

— Дядя Митя умер, — раздельно, с беспокойством и недоумением проговорил сын.

— Я понял, — мягко сказал Сомов. — Когда?

Все трое смотрели на него, но каждый по–разному. Сын — то ли сострадая, то ли с брезгливостью, Галочка — как кино смотрят, а Сергей Сергеевич — по–прежнему пытливо.

— Позавчера, — сказал Сергей Сергеевич.

Сомов сокрушённо качнул головой. Не думал, что у Мити так скоро…

— Что с ним?

Не к сыну, а к Сергею Сергеевичу. Тот, не отвечая, продолжал всматриваться в него, но уже через мгновение, что‑то увидев там и для себя поняв, повернулся к Косте.

— Отчего он умер?

Костя не отрывал взгляда от отца, и с каждой секундой гримаса то ли брезгливости, то ли сострадания сильнее кривила его незащищённое лицо.

— Сердце не выдержало, — прожурчала Галочка.

Протянув руку, Сомов ободряюще коснулся напрягшегося Костиного колена.

— Не расстраивайся, малыш. Все будет хорошо.

Под тонкой кожей заходили желваки.

— Я не расстраиваюсь, — А голосок‑то петушиный — звенит и ломается. — Сегодня похороны. В четыре.