Лазарь Карелин - Землетрясение. Головокружение

Отправив телеграмму, Анна Николаевна вернулась домой и стала ждать, скрадывая ожидание пасьянсами. Её мучили всякого рода расчёты. Если сразу же прилетит, значит, прискакал за наследством. Если чуть задержится, что и естественно, — надо же в путь собраться, а путь далёк, и надо и дела уладить, не на день ведь едет, — то следует полагать, что племянник не об одном лишь наследстве думает, и есть у него хоть малая привязанность к старой тётке. Ну, а если долго его не будет? Карты не давали нужного ответа. Жизненный опыт тоже ответа не подсказывал. Хотелось верить, что единственный племянник любит её. Но, собственно, за что? Да и помнит ли? Шесть лет назад тринадцатилетний Костик и часу с тётушкой не провёл. Ему было скучно с ней. Карты не утешали, пасьянсы не выходили, а если и выходили, то не без подтасовочки. И, как назло, выходили все пасьянсы у Лизы. И та ликовала. Ну, ну, посмотрим. Анну Николаевну только и тешило, что она приготовила для своей подруги сюрприз.

День прошёл, два, три. Пора! Анна Николаевна загадала: или сегодня, или… В этом последнем «или» таилась угроза. Старый человек, как он может наказать? А вот как: уменьшить долю наследства. Уменьшить, а то и вовсе ничего не оставить. Берегись, Костенька! Анна Николаевна то и дело мысленно обозревала свои богатства. От мужа, известного в городе терапевта, профессора, доктора наук, приехавшего сюда сразу же после института, да тут и осевшего, остался добротный дом, машина осталась, дачка осталась, хоть и летняя, но с чудесным яблоневым садом. Да что там, и денег весьма порядочно, и всякого имущества. Всю жизнь прожили вдвоём, на одном месте, и она тоже работала, тоже была врачом. Вот и скопилось. Но не было, не было у них детей, всё было, а детей не было, бог не дал. К старости Анна Николаевна стала склоняться если не к вере, то к веротерпимости. И хоть была она женщиной просвещённой, а врачи и вообще‑то убеждённые атеисты, но, нате вам, все бог да бог, и даже в церкви несколько раз за последние год–полтора побывала. Ну, это Лизаветиных стараний дело. Та веровала, не пропускала ни одного поста, хотя постилась и не строго. Впрочем, в церкви Анне Николаевне понравилось. Есть ли бог, нет ли, а в самой церкви понравилось. Чистенькая, выбеленная, И все строения за оградой тоже выбелены, ухожены. А дорожки присыпаны песочком, и цветы, цветы всюду. И тихо, задумчиво вокруг. Церковь была не старая да и не могла быть старой: город‑то их только в прошлом веке возник. А потому бедна была церковь иконами, фресками, всей утварью своей. Чистенькая, прибранная, но без старины, без древних ликов. А что, если?., И пусть, пусть говорят, что зачудила перед смертью старуха Лебедева! Вот и зачудила, вот и возьмёт да и откажет все городскому православному храму… Эта мысль посещала Анну Николаевну не часто и только в минуты особенно горькие, особенно одинокие.

Четвёртый день подходил к концу. Не было племянника. Ну что ж, ну тогда и пеняй на себя, голубчик.

Уже перед самым сном, досадливо смешав карты, поскольку и не совсем честный пасьянс тоже не вышел, Анна Николаевна вдруг услышала робкий, робчайший даже, звонок в передней. Лизы дома не было, она как раз в церкви была, и Анна Николаевна побрела отворять. Кто бы это так поздно? Почтальонша тихонько не звонит, всей ладонью на кнопку нажимает, ну, а соседи в сей поздний час пожаловать к ней вряд ли бы осмелились.

— Кто таков? — спросила Анна Николаевна, и голос у неё тревожно задребезжал.

— Мне нужна Анна Николаевна Лебедева. — Голос за дверью–был не смелее звонка.

— Это я. — Анна Николаевна, не снимая цепочки, приоткрыла дверь.

— Ох, тётя Аня, вы?! — Голос за дверью радостно окреп. — А я‑то думал, что с вами беда какая‑нибудь стряслась!

— Вот те на!

Итак, племянник явился. Анна Николаевна скинула цепочку и распахнула дверь, торопясь узреть своего наследника. От первого впечатления зависело очень многое. Анна Николаевна верила в свою способность с первого же взгляда ставить людям пробу, кто чего, стало быть, стоит в жизни. Как известно, врачи народ самонадеянный. Оно и простительно: ведь врач не только видит человека нагишом, он его ещё и прослушивает, он его ещё и исповедует, куда строже, чем на исповеди, и он его лечит и даже порой калечит.

Она распахнула дверь, и перед ней в тускловатом свете лампочки предстал высокий и худущий парень, но, слава богу, вида не болезненного, не с впалой грудью, как у его батюшки, и, благоволение господне, ну просто Василий, её Василий об юношескую пору.

— Слава богу, в деда! — облегчённо вздохнув, сказала Анна Николаевна. Она продолжала его рассматривать, так и не впустив ещё в дом. Брови вразлёт — фамильные, как у Василия. Нос коротковат, но прочен. Его, его нос. Рот вроде бы тоже знакомого очерка, крупноват, но не губошлепист, нет. Ну, а глаза, а улыбка, которой пока не видать, — то наиглавнейшее, чем живёт лицо и чем само о себе повествует, — этого в полутьме прихожей все едино не разглядеть. Одет же он был, будто по Подмосковью прогуляться собрался: заношенный спортивный костюмчик, лёгкий рюкзачок на плече.

— Входи же, Костя. Отчего телеграмму не прислал о вылете? Ну, не ты, так отец бы мог догадаться.

— Отец в командировке.

— Все ездит? Не наскучило? — Впустив наконец в дом племянника, Анна Николаевна решила дозволить ему себя поцеловать. Она подставила ему щеку и, как старый князь Болконский в фильме Бондарчука — это место ей очень нравилось, — ткнула пальцем себе в щеку, приказав: — Целуй.

Костя покорно исполнил приказ тётушки, но промазал и громко чмокнул её не в щеку, а в ухо.

— Фу, какой ты неловкий! — поморщилась Анна Николаевна. — Да и не родственный ты какой‑то.

— Так я же вас почти не знаю, тётя Аня, — робко возразил Костя.

— Что верно, то верно. Ну, а вещи твои — этот рюкзачок, и все?

— И все.

— В спортивном этом костюме собираешься по городу расхаживать?

— Так я же ненадолго. Я только поглядеть, что тут у вас стряслось.

— У меня, молодой человек, ничего не стряслось. Как видишь, я благополучна. Ну, а что кликнула тебя, так это, дружочек мой, не в моих, а скорее в твоих интересах. Ну, об этом у нас ещё будет разговор. Устал с дороги? Помыться не желаешь ли? Вот, все тут необходимые двери перед тобой. А я тебя в гостиной буду ждать, прямо по коридору. Не заблудись смотри, дом велик.

И пошла, попрямевшая, гордая, что дом её действительно велик. У них, у московских‑то Лебедевых, всего-навсего малюсенькая была двухкомнатная квартирка. Разве это жизнь? Непутев был младший Лебедев, непутев. И все его носит где‑то, стар уж, а все на месте не сидит. Непоседа. И такому вот сына господь послал. Ну, справедливо ли это? Здесь, здесь сын надобен, в этом доме. Хорошо хоть лицом‑то мальчик в деда, а не в папеньку. А душой, а нравом? Ну, он ещё воск, его ещё лепить можно.