Лазарь Карелин - Землетрясение. Головокружение

Долго шли. Пересекли небольшую площадь, по правую сторону которой был кинотеатр. Костя приметил, что у касс толпится всё больше молодой народ, студенты. Ещё длились каникулы, но уже повозвращались и в этот город его студенты, кто с практики, кто со строек. А был в молодой толпе у касс и вольный народ — школяры, и совсем зазубрившийся народ, так называемые абитуриенты. Костю изо всех сил потянуло в эту толпу. Да ещё и фильм шёл тот самый: «Новые приключения неуловимых». Заскочить бы сейчас в тёмный прохладный зал, забиться бы в толпу ребят — и нет никаких старух с их вопросами, расспросами, намёками, будто с ним разыгрывается какая‑то старинная пьеса, и нет этого дома с множеством комнат, с внутренней лестницей на второй этаж — ну, совсем декорация, — и с мебелью и убранством, как на сцене. Да куда там, какие там «Неуловимые», он‑то как раз и был уловлен.

Позади осталась площадь, покинут был спасительный проспект–парк, они вышли на новый проспект, где тень от тополей была узенькой и зыбкой. Солнце тоже было Костиным конвоиром, оно его обезволивало.

И вот наконец универмаг. Большой, сверкающий стёклами витрин, покраше и иного московского. Но там, внутри, было и ещё жарче. А уж когда начали напяливать на Костю то один пиджак, то другой, то в одну затискивая парильню, то в другую, Костя и слова вымолвить не мог. Безмолвным был он, когда старухи облюбовали ему костюм, безмолвствовал, когда они порешили, что в нём он и выйдет из магазина, для чего затолкали Костю в примерочную кабину — сто градусов в тени! — и велели переодеться. Молча прошествовал он и назад к выходу, спелёнатый, чуть что не задохшийся. Он увидел себя в большом магазинном зеркале и не узнал. Таких парней в аккуратненьких костюмчиках, полусонных пижонов с застывшим взором он всегда глубочайшим образом презирал. А ведь это был он. Зеркало просто не могло отразить кого‑либо иного, поскольку подле этого задохлика, чуть ли не под руки его ведя, шествовали две вполне знакомые Косте старухи. Стало быть, это был он, удушенный и обалдевший, — Костя Лебедев. Тут впору было либо заплакать, либо рассмеяться. И Костя засмеялся. Из последних своих сил.

Анна Николаевна опешила:

— Костя, что с тобой?

— Это от радости, — пояснила Лиза. — Шутка ли, в сто пятьдесят три рублика костюмчик. Ну, и от жары, конечно.

— Скорее всего, от жары, — порешила Анна Николаевна.

Костя продолжал хохотать, ловя себя то в одно зеркало, то в другое.

— Это я сам над собой, — пояснил он. — Уж больно смешон. — Смех все ещё не отпустил его.

— Не нахожу, — сухо заметила Анна Николаевна. — Или, может быть, смешно быть прилично одетым? Тебе нравится костюм‑то? Я полагала, что ты молчишь, потому что был согласен с моим выбором.

Ещё одно зеркало помешало Косте ну хоть из вежливости согласиться с Анной Николаевной. Он снова хохотнул, узрев себя вышагивающего в прилипших в коленках брюках, — по–птичьи он как‑то шагал, задирая ноги. Ну и чучело!

— Необходимы ещё рубахи, — сказала Анна Николаевна, недовольно отворачиваясь от своего странно развеселившегося племянника. — Но это в другой раз. Он действительно немножко перегрелся.

И снова — Анна Николаевна впереди, её подруга позади, а он посредине — устремились они той же дорогой, но теперь назад, к дому. Костя шёл и вспоминал рассказы про спортсменов, которым надо было перед соревнованиями сбросить вес. Кто в баню отправлялся париться, кто бегать начинал, натянув на себя шерстяное белье. И все это часами, часами. Его же муки длились, да и продлятся ещё какие‑то минуты. Свёрток со старыми штанами он нёс под мышкой. И только бы ему добраться до дядиного кабинета, уж он этот костюмчик сдерёт с себя!

Не тут‑то было! Дома ему разрешили снять только пиджак. Да и то не на долгий срок: ожидались гости. И вообще заведено было в этом доме следить за своим внешним видом. Привыкай, привыкай, Костенька. А собственно, зачем ему привыкать‑то? Или он в плену?

Явилась тётя Лиза и пальчиком поманила за собой. Привела в прихожую, распахнула дверцы шкафчика, где лежали щётки для ботинок, вкрадчиво посоветовала:

— Башмачки надо почистить. Твой дядя Василий в таких всегда начищенных ходил, что хоть смотрись в них. И руки не забудь потом помыть. Ну, а управишься, зайди к Анне Николаевне. Звала.

Костя остался один и в двух шагах от двери на улицу. Вот сделать эти два шага и — за порог. А там аэродром, самолёт, а там — Москва. Так потянуло к двери, будто в спину кто подтолкнул. Но нельзя, неудобно, хоть денёк ещё надо тут побыть. А ботинки, и верно, следует чистить. Он этим делом и занялся. Вдруг звонок в дверь. Кое‑как управился Костя с замками и задвижками и отворил.

Громадный мужчина возник в дверном проёме, в который едва вместился.

— С кем имею честь? — Мужчина был бородат, но не как нынешние модники, а как поп какой‑нибудь или писатель из классиков. И был он обладателем оперного баса.

— Костя Лебедев, — представился Костя.

— Ага, наследничек! Я так и смекнул. Да и сходство сразу в глаза бросается. Лебедевский лик, что говорить. Правда, лик‑то этот ещё в твёрдом резце нуждается. Ну ничего, резец этот жизнь проведёт. С нажимом проведёт, вопреки порой и наперекор материалу. Жизнь, друг мой Костя, скульптор грубый и с материалом не считается. Уразов, Лукьян Александрович. Скульптор. Вот именно! — Бородач протянул руку и легонько, щадя, похлопал Костю по плечу. Молотом будто похлопал, такая была у бородача ручища. — Повезло тебе, молодой человек. Дьявольски повезло. Смекнул уже?

— Имя‑то, имя‑то нечестивое зачем поминаете, Лукьян Александрович?! — К ним по коридору семенила Лиза. — Вам‑то не к лицу вроде бы.

— Мне как раз и можно, — усмехнулся Уразов. — Я, если что, работой грех замолю. Крестик из камня вырублю — вот и прощение мне. Бог — он ведь тоже разбирается, кто во прославление его имени дело делает, а кто лишь поклоны отбивает. Здравствуй, Лиза. Не грусти, бог милостив.

— А я и не грущу. Вот уж! И с чего бы это мне грустить? — Старушка всерьёз разволновалась. — И вовсе мне незачем грустить. Напротив! Радость у нас в дому, радость. Вот уж бухнули так бухнули, в святцы не заглянув.

— Не грусти, не грусти. Авось за кротость воздастся. — Уразов вступил в дом, дружески возложил на плечо Кости свою ручищу. — Веди, хозяин.

Но не Костя его повёл, а он Костю. Уверенно прошагал по коридору, к нужной свернул двери, отворил её размашисто, уверенно.

В этой комнате Костя ещё не бывал. Это была спальня Анны Николаевны. И первое, что приметалось Косте, было громадное, бесформенное кресло посреди небольшой комнаты, у небольшого круглого, на птичьих лапах стола. Анна Николаевна, утонув в кресле, легонько выбрасывала из колоды на стол карты. Они ложились ловко, туда, куда надо, хотя Анна Николаевна на дело рук своих не глядела, оборотясь к гостю.