Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

— Паулина! Я думаю, что тебе надо оставить эту лачугу. Мне неудобно каждую ночь ездить так далеко, — шутил он.

Паулина дрожала от счастья. Мартин! Он уведет ее, бедную женщину, в свои светлые комнаты, где на окнах стоят горшки с цветами, обернутые зеленой и красной бумагой.

— Но что скажут люди? — шептала Паулина.

Она не спрашивала, что скажет муж, Антон Лапа.

Что скажут люди… Она вдруг представила себе, как во всех уголках леса слышится шепот, приглушенные смешки. Из бревенчатых лачуг высовываются длинные любопытные шеи. Но желтые пшеничные усы нервно вздрагивают. Блестят под лунным светом начищенные голенища сапог.

— Да, так нельзя. Об этом надо подумать, пока Антон Лапа еще… — Крусе не хватало слов. — Пока Антон Лапа жив, придется скрываться. У меня достаточно работы. Как ты думаешь?

— Что я думаю? Если бы не было Антона, ничто не мешало бы нашему счастью. Мой сын…

— Да, как с твоим сыном? — спросил Круса.

— С отцом он не дружит, но меня любит.

Быстро летят минуты. Над тайгой уже занимается утро. Над лачугами новоселов вьются тонкие струйки дыма. Мартин Круса возвращается домой тихой лесной дорогой. Самодовольная улыбка сияет на его лице. Паулина… нет, все же он ее получит! Во всей округе не найти другой такой женщины. Пылкая, чертовка!

Хозяин пускает коня на выгон и медленно приближается к дому.

— Мужики, пора вставать!

Сама преданность встречает ласкового, приветливого человека. Антон Лапа умеет быть благодарным.

Однажды на вырубку Лапы завернул какой-то человек. Он известил, что нужно пойти на хутор Крусы. Предполагается поездка на озера за солью. Антон надел жилет, повязал шею пестрым платком и ушел. Вернулся он возбужденным, издали махал рукой, и на его лице, покрытом жесткой щетиной, играла лукавая и радостная улыбка.

Знают ли они, как им повезло? Нет, они и не представляют!

Карл решил, что объявили о возвращении беженцев на родину. Антон с таинственным видом, не спеша, закурил трубку и только тогда заговорил:

— Подумайте, Круса предлагает, чтобы мы с Карлом поехали на соляные озера на его конях. Он хочет направить целых три подводы.

Это было заманчивое предложение. Настолько великолепное, что даже в вечерних сумерках было заметно, как заблестели глаза Паулины. Нехватка соли становилась все ощутимее, и ничего не оставалось другого, как ехать самим на озера. Для этой поездки были выбраны лучшие лошади переселенцев.

Утром Паулина проводила мужа с сыном до поворота дороги. Она слегка дрожала, может быть от утренней прохлады.

Всего собралось около двадцати подвод. Около полудня они достигли первой степной деревни. Здесь к ним присоединился обоз местных жителей — тридцать подвод. Это была веселая и шумная поездка. Молодые русские парни беспрерывно пели песни.

Проезжая через какую-то деревню, ребята заметили попа. Тут же с одной из телег, окутанной густыми клубами пыли, зазвучала частушка:

Вся степь, по которой они ехали, казалась необозримым морем хлеба. Колеблемые легким прикосновением ветра, волновались необъятные просторы пшеницы. Зеленые луга по берегам рек лежали, как громадные, причудливо изогнувшиеся змеи. Воздух переливался муаровой лентой, и степь, вся залитая солнцем, была словно затянута сверкающей паутиной. По синеве неба, как льдины во время весеннего половодья, плыли белые облака. Маленькие птички летали над нивами, поклевывая то один колос, то другой, потом всей стаей испуганно вспархивали и исчезали. Высоко-высоко в облаках парил большой ястреб, а может быть, и орел, слетевший с вершин Алтая на свою ежедневную охоту.

На берегу какой-то реки обоз расположился на ночлег. Лошадей спутали и пустили пастись. Трещали костры. Ребята охапками таскали хворост, варили чай. Потом в темноте затренькала балалайка, и раздался тихий, щемящий сердце напев.

Карл лежал, завернувшись в тулуп Крусы, ему было тепло, несмотря на ночную свежесть. Над темной степью мерцали звезды. В прибрежных ивах тихо шелестел ветер, и где-то за стогами соломы блуждала ночная птица, нарушая тишину тихими причудливыми криками…

«Ку-у-вы! Ку-у-вы!» — кричала она.

…Через два дня обоз достиг Оби. Детище Алтая, одна из самых больших водных артерий земного шара, Еечно бурная, вечно холодная, рожденная в горных ледниках, она пела, несла свои воды на север — через степи, через тундры — в океанские глубины. Ребята бросились купаться, но ледяная вода быстро выгнала их на берег.

На пароме переезжали на другой берег Оби. Прошло несколько часов, прежде чем все подводы переправили на другую сторону. Из Барнаула, шлепая плицами колес, шел против течения белый двухэтажный пароход. Как ярко освещенная гостиница, скользил он через степь. Карл был не в силах оторвать глаз от красивого парохода, лопасти которого молотили воду. Облако водяной пыли сияло радугой. По капитанскому мостику прохаживался штурман. На голове его была белая фуражка. Одет он был в белый китель с блестящими пуговицами.

«Мы, моряки!» — говорил он в городе.

Дорога становилась все пустыннее. Увеличивались расстояния между деревнями, все меньше встречалось пастбищ для коней. Бедные села. Если на той стороне Оби еще можно было достать калач или полкаравая просто так, за спасибо, то здесь было трудно выпросить что-либо и за деньги.

На восьмой день к вечеру обоз добрался, наконец, до соляных озер. Какое-то доисторическое море оставило здесь свои следы и, отступая туркестанскими и каспийскими просторами, раскидало соляные озера — живых свидетелей своего пребывания в этих местах. Морское дно высохло. Человек-завоеватель пришел его вспахать, а за плугом вместе с ним шагал голод со своим жалящим кнутом.

Ночь обоз провел около деревни, и рано утром люди направились черпать соль. Озера были мелкие. Лошадь с телегой въезжала далеко в озеро, люди сгребали соль в кучи и кидали на воз. Бедная скотина, уставшая от знойного солнца, напрасно тянулась к воде, — соленая, она только усиливала жажду.

В тот же день к вечеру они двинулись в обратный путь. Теперь нельзя было спешить и погонять коней. Медленно двигался большой обоз к дому.

То у одной, то у другой телеги загорались оси. Не хватало дегтя. Ломались колеса. Одна неприятность следовала за другой. Антон Лапа, ехавший на хозяйских конях и телегах с железными осями, чувствовал себя спокойнее других. Эти кони выдержат, насчет этих телег нечего сомневаться. Он даже чуточку загордился. Многие принимали его за владельца подвод, и совсем не так уж неприятно было покрасоваться в чужом оперении. «Круса — умный человек, — думал Лапа, — почему он из всех переселенцев выбрал именно меня с сыном? Никто не отказался бы от возможности заработать себе хлеб на зиму. Но он сказал: „Лапа поедет!“ У него зоркий глаз, он знает, где настоящие люди, кому можно доверять. Мы сумеем за это отблагодарить».