Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

Никто не освобождал Боба от цепи. Он был присужден к пожизненному заключению. Отчаяние первых дней прошло, и пес примирился со своей судьбой. Он больше не скулил от грусти — он научился подолгу выть. По ночам, когда ветер доносил до него лай чужих, свободных собак, Боб садился перед своей конурой и подолгу, без остановки выл. Эти жуткие, протяжные звуки раздражали домашних. Вой Боба не переносил даже Джек, который в такие минуты вскакивал со своей подстилки и в смущении вертелся около конуры Боба.

Джек стал стройным востроухим псом. Он научился всяким премудростям. Ему купили шикарный ошейник с приклепанными никелированными бляшками, на одной из которых было выгравировано европейское имя «Jack». Когда ему не хотелось спать или не надо было сопровождать Гаральда, Джек от скуки приходил играть со своим сводным братом. Это были самые светлые минуты в жизни Боба. Позабыв о бряцающей привязи, Боб оживал, припадал всем телом к земле, следя за каждым шагом Джека, и стоило только тому приблизиться, как Боб делал стремительный прыжок вперед. Редко удавалось ему схватить Джека. Тот был достаточно умен, чтобы не подходить совсем близко, поэтому в большинстве случаев Боб оставался в дураках. Джек тогда издали дразнил Боба, прыгал перед его носом, подходил ближе, давал Бобу время приготовиться. Но едва тот приседал для прыжка, Джек отскакивал назад. Бобу оставалось только повизгивать. Ему так хотелось потрепать серую шубу Джека, дать пощипать свою шею! Иногда Джек действительно подходил совсем близко, ложился перед конурой и, валяясь на спине, озорничал с Бобом. Но стоило только зубам Боба слишком глубоко впиться в шерсть Джека, как умный, культурный пес снова уходил. Напрасно пленник скулил и заискивающе вилял хвостом. Востроухий не подходил… Неумолимее всего он был тогда, когда хозяин или Гаральд собирались куда-нибудь уходить. В ожидании предстоящей прогулки он с важным и гордым видом садился у ворот, как будто выполняя какое-то особое поручение. Горделивее своего господина выбегал он за ворота, туда, где по дороге ездили и бегали чужие собаки. А Боб мог только рвать цепь и пугать диким лаем людей.

— Ведь это же настоящий лев. Сорвется — растерзает на месте! — говорили они.

Боб ненавидел все недосягаемое для него, все, что двигалось за пределами того полукруга перед его конурой, который ежедневно вычерчивался его цепью. Маленькое пространство, до трех метров в ширину и до шести в длину, было запретным для всех углом двора. Страшное чудовище грозилось там с утра до вечера. Боб ненавидел всех без исключения: животных, птиц и людей. Все его боялись. Один только хозяин осмеливался приближаться к конуре, так как в его руке был плетеный арапник. Боб уважал арапник, похожий на живое существо, умевший кусаться сильнее любой собаки. Если во двор входил кто-либо из чужих, Боб бесновался, как одержимый. Беспрестанно носился он по полукругу, быстро поворачиваясь, и лаял, захлебываясь, так яростно, что у каждого, кто это слышал, пробегали по спине мурашки при одной только мысли о том, что пес сорвется с цепи… Но цепь была прочная, старый Карав безуспешно дергал ее целых шесть лет.

Да, сторож из собаки вышел на славу, иной сосед плевался от зависти: «Эх, будь у меня такой!..»

Дикость, привитая ему людьми, ценилась, как заслуга. Если бы Боб ночью перегрыз какому-нибудь бродяге горло, его бы восхваляли, а утром батрачка принесла бы подойник и дала бы ему вылизать молочную пену…

У хозяина был большой желтый откормленный код. Общий баловень, он мог себе позволить все: мог посещать лавку, тереться около мешков с сахаром, нюхать сельдяную бочку. В комнатах ему разрешалось прыгать на любую кровать и ложиться на подушки. Его любили, так как с каждым днем он все больше жирел, свидетельствуя этим хозяйское процветание и зажиточность. Во дворе он любил прилечь где-нибудь в тени и лениво потягиваться, переваливаться с боку на бок, пока его внимание не привлекал какой-нибудь воробышек или жук. Боб ненавидел этого желтого кота. От злобного напряжения его лай становился хриплым, пес весь дрожал от невыразимого стремления дорваться до отвратительного существа. Хладнокровие и непоколебимое спокойствие кота еще больше бесило пса. Кот был осторожен, никогда не подходил слишком близко к конуре. От лени его хвост волочился по земле. Однажды этот умник все же оплошал. Он влез на крышу конюшни, у дверей которой стояла собачья конура. Возможно, он забрался туда в погоне за воробьями, а может быть, просто так, снедаемый необъяснимой любовью к приключениям. Кто-то, наверное, его спугнул, — впопыхах он спрыгнул с крыши на землю, совершенно не обратив внимания на то, что находится внизу. Спрыгнув, он очутился прямо перед Бобом. Пес от неожиданности даже не зарычал. Но мгновением позже кровожадность и ненависть вспыхнули в нем с такой силой, что коту не помог и последний его виртуозный прыжок обратно на стену — когти не удержались, он соскользнул, а внизу его ждала раскрытая пасть Боба.

Боб мотал кота из стороны в сторону, как старую тряпку, стиснув зубы в мертвой хватке. Только один дикий вопль успел издать кот и мгновенно превратился в кровавый бесчувственный комок… Но Боб еще долго не выпускал его из своих зубов. Он бил его оземь, пока, наконец, не бросил на песок, прижал лапой и радостно заскулил, торжествуя победу.

Хотя собака только демонстрировала привитый ей людьми характер, хозяин не мог простить Бобу смерть любимого кота. Если бы это был соседский кот или даже какое-нибудь создание людской породы, тогда — другое дело. Можно было бы даже порадоваться: вот это собака! Но желтый Мурка был так дорог, что Боб снова получил порку — на сей раз его били новой прогулочной плеткой, которой пороли только Джека. Для Боба это было большой честью, но он, сорванец, не сознавал этого и, жалобно скуля, зализывал свои новые раны.

Еще три года Боб провел на цепи. От постоянного лая голос его охрип. Лай стал истеричным. Начав внезапно, пес лаял без остановки, но так же внезапно замолкал и, скрывшись в конуру, злобно наблюдал оттуда за своими владениями…

Однажды весной, когда солнце уже высушило лужи, Боб, обегая свой полукруг, вдруг почувствовал что-то необычное, что-то забытое. Тяжесть на шее исчезла, а бренчащая цепь больше не путалась в ногах. Удивительно легкими стали шаги, тело стало как бы невесомым. В первое мгновение пес не сообразил, что же в действительности случилось. Боб пробежал еще несколько раз по полуокружности, поворачиваясь в обычных местах, затем остановился и, обнюхивая землю, двинулся к воротам. И странно: у обычной границы ошейник не врезался больше в шею, можно было двигаться вперед. Тогда он несмело, вприпрыжку побежал по двору, все еще ожидая удара в шею. Но удара не последовало, он мог бегать повсюду. Конура осталась где-то далеко позади, перед ним на песке валялась его цепь. Наконец, Боб понял, что он свободен. Старая цепь проржавела, и одно звено лопнуло. На шее у Боба было всего только несколько звеньев. Обезумев от радости, пес, вертясь волчком, начал ловить свой хвост. Но тогда и люди заметили случившееся. Толстая служанка от ужаса в первую минуту потеряла дар речи. Грозный пес сорвался с цепи — что же теперь произойдет! С криком ворвалась она в дом и подняла всех на ноги. Хозяин выскочил во двор и стал подзывать к себе Боба, но тот, казалось, совсем оглох, — без оглядки он выбежал на дорогу и, не раздумывая, пустился со всех ног наутек — только вперед, только вперед!.. Затекшие лапы ныли. С рысцы он перешел на галоп. По дороге навстречу шли люди. Боб не обращал внимания на их испуганные лица, не замечал он и того, как люди перескакивают через канаву, точно ожидая нападения вырвавшегося из неволи зверя. Он не чувствовал злобы ни к кому из них, ему совсем не было времени думать о чем-либо подобном. Свобода, прекрасная, долгожданная свобода, наконец-то она снова обретена! В один день ему хотелось вернуть все утерянное им за эти годы. Вот впереди виднеется река, дальше — лес. Всюду ему нужно поспеть!.. Он бросился в прохладную воду, проплыл изрядный круг и вылез на берег продрогшим, но довольным; потом, крепко отряхнувшись, вывалялся в песке и снова бросился бежать. Не оглядываясь по сторонам, он несся вперед с такой поспешностью, словно там его ждало что-то совершенно неотложное… На перекрестке Боб свернул вправо. Скоро он очутился на узкой проселочной дороге. От долгого бега Боб устал, шаги его замедлились, и он стал оглядываться по сторонам. Удивительно, каким чужим казалось ему здесь все. Не видно было ни хозяйских окон, ни кур, ни конюшни. Вокруг — зеленые поля, вдали — незнакомые хутора, там и сям слышен лай чужих собак. Из какой-то усадьбы выскочили два пса. Задорно лая, они добежали до самой дороги, но, увидев Боба, остановились и, смущенно виляя хвостами, подошли, чтобы познакомиться. Боб уже давно не обнюхивался с чужими собаками, поэтому он тоже остановился. Опьянение свободой и неистовство прошли. Бобу захотелось поиграть, и так как обе чужие собаки ничего против этого не имели, он резвился, озорничал и бегал с ними. Но вскоре со стороны чужой усадьбы раздался повелительный голос: «Дукси, Мунтер! Домой!»