Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

Но судьба не пожелала сделать этой уступки, она не довольствовалась жизнью и имуществом капитана Силиса, ей нужны были еще и его муки.

В то время как снаружи вокруг этих людей море и сила притяжения земли делали свое дело, они тоже продолжали делать свое, как будто у них, у этих ничтожных пигмеев, была какая-то надежда победить в этой борьбе, исход которой уже заранее был предопределен.

Наконец, Силису удалось освободить сына. Но когда он взял его на руки и бросился к выходу, мальчик закричал от боли и оттолкнул отца:

— Пусти! Папа, не трогай меня! Больно…

У Альбина было что-то повреждено. Каждое прикосновение отца обжигало его, как огнем, и Силис понял, что сына ему не спасти. Ему самому, возможно, еще удалось бы спастись, но эту мысль он отбросил, едва она зародилась. Бережно, будто боясь испачкать мальчика вымазанными кровью руками, он взял, его на колени и прижался лбом к его голове. Он ничего не говорил, не ласкал его, а мысленно просил прощения и обещал навсегда остаться с ним.

— Альбин, сынок мой, тебе ведь не страшно? — робко спросил он, когда пароход закачался в агонии.

— Нет, папа, ведь ты со мной… — шептал мальчик. — Это хорошо, что ты не двигаешься… Так мне лучше…

— Я навсегда останусь с тобой!.. — тихо ответил Силис.

Когда первый поток воды хлынул в межпалубное помещение и докатился до них, мальчик дернулся и попытался подобрать ноги.

Тогда капитан встал и поднял своего маленького сына над головой, чтобы холодная морская вода не коснулась его.

И пока только он мог, он держал его так, будто принося жертву, словно человек, в смятении и смирении отдающий свою дань судьбе.

1937

Черная лодка шла морем. Люди возвращались на ней из церкви в рыбацкий поселок Грива. Парус был поднят, но мужчине пришлось грести — пока длилось богослужение, береговой ветер стих. Гребец лениво поднимал весла, время от времени поглядывая через плечо в сторону берега — не пора ли поворачивать к стоянке. Кроме него, в лодке было еще двое, третьего же, который лежал на руках матери завернутый в синее бумазейное одеяло, еще нельзя было назвать в полном смысле слова человеком. Но поездка в церковь была предпринята именно ради него: сегодня его крестили. В честь крестного отца мальчика назвали Симаном.

Когда ребенок забеспокоился, мать расстегнула кофточку и дала грудь. Хотя один из мужчин — тот, который греб, — был ее мужем, а другой, Симан Дауде, слишком стар, чтобы его стыдиться, она все же слегка покраснела и отвернулась.

Мужчины говорили о рыбной ловле. Крестный Симан жевал табак и поминутно сплевывал в море бурую жидкость, похожую на грязную кровь.

Достигнув стоянки, они причалили и вытащили лодку на берег. Там было много таких же черных лодок и таких же стариков, как крестный Симан. Несколько лодок было вытащено на берег и опрокинуто вверх дном; на поломанных килях сидели старики. Они посасывали трубки и глядели на море — как толпа призраков, стерегущих пустынный берег. К этой компании принадлежал и Симан Дауде, но сегодня он был крестным отцом и ему не пристало здесь сидеть.

— Пойдем к нам обедать, — предложил Екаб Пурклав, отец маленького Симана. — У меня есть водка.

Мужчины пошли вперед, а мать с ребенком на руках следовала за ними на некотором расстоянии. До самого дома они ни разу не оглянулись на Анну, и за все время она не сказала ни слова — у них шел свой разговор. Поселок был невелик — всего девять домов, разбросанных на узкой полосе земли между маленькой речкой и песчаным пустырем. Самый большой дом принадлежал Симану Дауде; крыша дома была покрыта черепицей, а стены обшиты досками. Дойдя до домика Екаба Пурклава, Симан вручил Анне рубль.

— Это крестнику на костюм!

Анна покраснела и до тех пор мяла рубль в руке, пока тот не стал влажным от пота.

Екаб сейчас же достал водку, и все уселись за стол.

Анне тоже пришлось сесть с мужчинами и немного выпить, так как Симан Дауде, старый холостяк, любил за выпивкой пошутить с женщинами. Он был состоятельным человеком.

Маленького Симана уложили в другой комнате, и он быстро заснул. Анна завесила окно бумазейным одеялом, чтобы ребенка не кусали мухи. Взрослые могли теперь спокойно пообедать.

— Куда ты? — спросил крестный, когда Анна спустя некоторое время хотела пойти взглянуть на сына.

— У вас ведь свои разговоры, — улыбнулась она смущенно. — Что ж мне…

— Так сиди и слушай, — сказал Симан.

И Анна сидела, слушала разговор мужчин и не говорила ни слова. Она была из дальних мест, поэтому никто из ее родных не мог явиться на крестины. Когда часть водки была выпита, Симан начал рассказывать. Если он говорил что-нибудь не так, Екаб ему возражал, и Анна не знала, с кем она должна соглашаться. К вечеру в маленьком домике стоял такой шум, как будто там Собрались все болтуны поселка.

Когда Екаб опрокинул и разбил бутылку, маленький Симан проснулся. В комнате было темно. Темнота и одиночество напугали ребенка. Он заплакал, но из-за пьяного шума взрослые не слышали его жалобного зова. Он плакал долго и громко, стучал маленькими ножками в стенку колыбели, но никто к нему не приходил.

Седые старики, сидевшие на берегу, разбрелись, а черные лодки по-прежнему лежали — под летним небом, темнея на желтом песке.

Конфирмованные вышли из церкви сразу же — после причастия. Музыканты играли хорал. Родственники и знакомые конфирмованных толпились на маленьком дворе и поздравляли молодежь. После того как фотограф снял их общей группой, они отправились в ризницу поблагодарить пастора, поцеловали ему руку и затем разошлись в разные стороны.

Молодежь поселка Грива возвращалась домой морем. Их лодки были украшены березовыми ветвями. Симан Пурклав уселся на скамью рядом с мачтой и уперся ногами в поперечины, так как сегодня на нем были новые сапоги, а старая лодка давала сильную течь — под настилом все время плескалась вода.

На руле сидел отец Симана. От долгой работы на море он сгорбился так же, как все старики поселка Грива. Он жевал табак, оплевывая в море. В лодке было еще трое: батрак Пурклавов, эстонец с острова Саарема, и две немолодые женщины, тетки Симана со стороны матери. Мать не поехала в церковь — кто-то должен был остаться дома, чтобы позаботиться о праздничном обеде.

Дул свежий норд-ост. Чтобы лодка не слишком уклонялась в сторону и на двух галсах пришла домой, одному из мужчин нужно было грести веслом с подветренной стороны.

— Не надо! — сказал отец, когда Симан хотел взяться за весло. — Пусть гребет Юхан.

Симан послушно остался на своем месте. Это был стройный восемнадцатилетний юноша, с красными руками, темно-коричневым, как бы просмоленным лицом, неловкий и робкий. Каждый раз, когда отец что-нибудь говорил, он вздрагивал и украдкой посматривал на него. Если ему задавали вопрос, он отвечал негромко и торопливо, глядя в сторону. Сам он никогда ни о чем не спрашивал и не вступал в разговор с другими. Праздничный костюм Симана был сшит из толстого черного сукна. Парус защищал от ветра, солнце жгло немилосердно, и жесткий воротник резал шею. Парень впервые в жизни был так нарядно одет; он сидел, застыв, как изваяние, не решаясь пошевелиться, чтобы не измять и не выпачкать брюки смолой, растопившейся под лучами солнца по швам лодки.