Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

Герман Вилде сидел на гнилом пне и прислушивался к отдаленному пению. Нечистое, с неделю уже небритое лицо его казалось старым, изможденным, от лохмотьев шел кислый запах давно немытого тела. Он был грязный и худой; все его раздражало и злило. Песня, которую пели за лесом невидимые веселые люди, дразнила, звучала как вызов. Какое они имели право радоваться, когда он вынужден сидеть в лесу, прятаться от людей, как дикий зверь?

Чему они радуются? Какие златые горы принесла им эта новая жизнь?

Упрямое, непокорное племя… А ты, Герман Вилде, хотел еще стать одним из его верховодов… Незваный, непрошеный, хотел ты стать во главе его, потребовать, чтобы оно тебе поверило, подчинилось твоей воле. Но что ты можешь обещать и кому?

Только месть для тех, кто не признает твоего верховодства, только кровь, уничтожение и смерть… Они поют веселые песни, а ты сидишь в лесу, и жизнь проходит мимо тебя. Ты ждал и все еще продолжаешь ждать чуда, транспортов с чужестранными войсками, землетрясения, потопа. Не идут чужестранные корабли, земной шар не сотрясают космические катастрофы, море и реки остаются в своих берегах. Люди, которых ты ненавидишь, не стоят на месте. Они воздвигают фабрики и дома, мосты и порты, они восстанавливают разрушенное и создают новое. А ты бессилен в своей ненависти, как змея, у которой вырвано жало. Тебе приходится сидеть на гнилом пне посреди леса и издали глядеть на них, ибо близко подойти к ним ты не смеешь.

Зачесался бок. Герман Вилде сунул руку за пазуху и долго скреб искусанное место.

Да, ему осточертело жить в лесу, и он охотно ушел бы отсюда, но куда? Целая гора преступлений лежала на его пути и не пускала. Нельзя было смыть кровь, которая прилипла к рукам. Пути назад для него не было.

Герман Вилде поднялся и погрозил кулаком, погрозил радости, которая звучала за лесом.

— Проклятые… Ненавижу и буду ненавидеть…

Он зашел еще глубже в чащу и спустился в сырую нору, где жили его соучастники. Посреди норы на чурбаке, который заменял им стол, стояла бутылка водки.

— Кто разрешил пить? — крикнул Вилде от двери.

Четыре лица, таких же грязных и обросших, как и у него, обернулись к Вилде с вызывающей ухмылкой.

— Никто не разрешил. Сами разрешили, тебя не спросили. Ты что еще за министр? Ха-ха-ха!

Вилде хотел на них крикнуть, сказать что-нибудь грубое, унижающее их, но промолчал, — с пьяными заводить ссору не стоит. В бутылке осталась еще водка. Вилде налил чайный стакан и выпил залпом. Остальные злобно заворчали.

— Ну, чего вы, как собаки? Хватит и вам.

Вилде пошарил под топчаном и достал новую бутылку.

— Придвигайтесь! Выпьем, что ли, за нашу победу.

— Черта лысого! — буркнул самый старый, однако от своей порции не отказался.

Они напились и начали разговаривать о женщинах, похабно, со злобой. Они рассказывали друг другу о своих лучших днях и мечтали об их возврате. Вилде вздумалось вдруг пойти в усадьбу Межнора к Эрне Озолинь, но остальные его отговаривали, — на праздник Лиго туда могли прийти соседи. Он не шел на уговоры, несколько раз порывался встать и выйти из землянки; наконец; двое бандитов повалили его на землю и держали до тех пор, пока он не уснул.

В тот день четверо молодых людей — Имант Селис, Эльмар Аунынь, Рита Биргель и Занда Сунынь — поехали в Межа-парк. Выйдя на берег Киш-озера, они сели на яхту и подняли белый парус. У пристани их ждал пятый — воспитанник ремесленного училища Юрис Курмит, но он не поехал с ними, он хотел только посмотреть, как пойдет яхта, когда развернут на ней все паруса. Юрис Курмит больше месяца проработал в яхт-клубе и за это время закончил под руководством одного старого мастера капитальный ремонт какого-то катера. Через полчаса он должен был встретиться со своими товарищами по училищу, чтобы вместе пойти в Зоологический сад.

Имант окончил первый курс мореходного училища и теперь собирался в свой первый морской рейд. Шеститысячный современный теплоход, несколько больших портов, о которых много прочитано и много слышано… словом, причин достаточно, чтобы молодой моряк чувствовал себя довольным. Но сегодня Имант старался молчать об этом: если много болтать, друзья скажут, что он слишком много о себе думает.

И все же пришлось заговорить.

— Когда ты вернешься домой? — спросила Рита.

— Осенью, к началу занятий.

— Значит, летом к нам уже не приедешь…

— Почему же нет? Когда сойду с судна, обязательно приеду.

— Посмотрим, — сказала Рита. — Побываешь за границей, загордишься.

— Я и сейчас горжусь, — ответил, улыбаясь ей, Имант. — Горжусь тем, что у меня такие славные друзья. А за границей я буду гордиться еще больше — гордиться своим народом, который достиг того, чего не достиг еще ни один народ во всем мире. Быть советским человеком — разве это не достаточная причина для гордости?

Быть советским человеком…

Это означало и для Иманта и для его товарищей очень многое: веру в жизнь, дерзновенные мечты и упорное стремление превращать красоту мечтаний в действительность. Они понимали, что им надо много знать, надо во всей глубине постигнуть ту великую правду, которую коммунисты открыли человечеству и воплощением которой стала вся история советского государства.

Все, все старался охватить их молодой, жадный до знаний ум, но это не было витаньем в облаках, ибо они обеими ногами крепко стояли на земле и, мечтая о будущем, всеми своими помыслами и интересами были связаны с настоящим.

Эльмар Аунынь этой весной обработал своим трактором на шестнадцать гектаров больше, чем тракторист, достигший до него наивысшего показателя по республике. И Эльмар гордился этим. После окончания курсов трактористов он поехал на работу в МТС, которой руководил Владимир Гаршин.

Занда Сунынь после недолгих колебаний поступила в институт физкультуры и была очень довольна своим выбором. Брат ее Валдис учился в школе прикладных искусств переплетному мастерству: многие самостоятельно переплетенные им тома уже украшали книжные полки его друзей.

Яхта плавно скользила по озеру. Всюду были вода и солнце, а вокруг — кольцо зелени прибрежного леса. Когда вышли на середину озера, стал виден взорванный мост над протокой у Милгрависа и новый корпус суперфосфатного завода. Еще дальше можно было разглядеть дюны Вецмилгрависа и какой-то поставленный на ремонт пароход. Всюду еще были рядом новое и старое, отмирающее и рождающееся, но воля человека властно указывала каждому свое место. И всегда выходило так, что старому нужно было тесниться, отступить перед новым.

— Как хорошо жить, — сказал Имант, и каждый подумал, что он выразил именно его мысль.

— Да, хорошо, — отозвалась Занда. — Мне кажется, мы никогда не состаримся, ведь мы живем в молодом мире, а человек не может быть старше мира.