Юлия Друнина - Проза (1966–1979)

В Риме тут же иду в Общество Дружбы. «Я все сделаю для вас, компанья, — говорит мне пожилой итальянец. — Но, честно, считаю это немножко авантюрой. Палермо не отвечает, газеты пишут, что там паника, люди бегут из города, оставшиеся ночуют на улицах, отели закрыты, магазины тоже».

Билет на самолет удается достать только на 5 часов 30 минут утра. Остальные рейсы уже целиком укомплектованы. В Палермо ринулись корреспонденты всех стран и люди, в городе у которых остались дети.

Ясно, что о сне нечего и думать. Тем более, что уже без четверти четыре, мне нужно ехать на аэродром Фьюмичино.

Наконец, аэродром. В зале ожидания почти все пассажиры вооружены кино-, теле- и фотокамерами. Звучит разноязычная речь. Только русского языка не слышно. Ах, если бы рядом был соотечественник или хотя бы просто знакомый человек!..

Объявляют посадку. «Каравелла» отрывается от земли. Смотреть вниз — бесполезно — еще темно. Перелистываю газеты. Заголовки малоутешительны: «Сицилия содрогается снова», «Несколько секунд, которые страшнее войны», «Я видел ад», «Ночь ужаса под укусами мороза», «Паника в Палермо». И снимки, снимки. Снимки городов, превращенных в горы щебня, трупов детей, извлеченных из-под развалин, беженцев, бредущих куда глаза глядят. Снимки длинных очередей добровольцев в Риме и в других городах, желающих отдать свою кровь пострадавшим.

Только успели отстегнуть ремни, как стюард снова просит пристегнуть их — лету до Палермо меньше часу. Идем на посадку. У меня мелькает глупая мысль: «А что будет, если толчки начнутся именно в тот момент, когда самолет коснется земли?» Впрочем, мы, кажется, просто садимся в море — оно темнеет под нами, еле различимое в сумерках рассвета. Однако в последние секунды вижу огни взлетной полосы. Садимся. Подают трап. Касаюсь ногой сицилийской земли, кажущейся сейчас такой мирной и безобидной.

В здании аэропорта тесно, шумно и беспорядочно — люди атакуют билетные кассы.

Что же мне делать дальше? Буду поступать, как другие пассажиры. Они ждут, когда привезут чемоданы, — я жду тоже. Потом все садятся в голубой пульман с надписью «Алиталия» — я тоже.

Автобус трогается. Уже почти совсем рассвело. Прямое широкое шоссе идет вдоль моря. Оно сейчас совсем спокойное, даже ласковое.

Со странным щемящим чувством я замечаю, что Палермская бухта невероятно напоминает Коктебельскую — ту самую, что в Восточном Крыму, рядом с Феодосией. Коктебель, моя любовь, — пустынный апрельский или ноябрьский Коктебель — ты, наверное, и не знаешь, что в далекой Сицилии у тебя есть близнец. Та же необычная форма и цвет гор, та же мрачноватая «Карадагская» гряда справа и — невероятно, но факт! — как и в Коктебеле, она заканчивается каменным профилем Волошина. Правда, «борода» у сицилийского «Волошина» гораздо длиннее и на ней удобно разместились уютные домики…

Въезжаем в город. Он пуст. Сейчас семь часов — время, когда жители, ночевавшие на улице, забежали в свои дома обогреться и перехватить чего-нибудь горячего.

Надо же, чтобы землетрясению сопутствовали еще такие, небывалые для Сицилии холода! А сицилийцы вообще не знают, что такое настоящая теплая одежда. Даже люди, имеющие деньги, не могут купить себе, например, обуви на меху, потому что в магазинах Палермо таковой просто не имеется.

Автобус останавливается около здания «Алиталии». Молниеносно рассасываются корреспонденты со своей аппаратурой. Остаюсь на мертвой улице одна, с чемоданом в руке. Хочу взять такси и поехать прямо в общество дружбы «Сицилия — СССР» (в Риме меня снабдили нужными адресами и телефонами), но никаких машин нет. Захожу в «Алиталию», прошу у дежурного разрешения позвонить. Общество молчит. Звоню домой секретарю общества Лауре Колоянни, и, о, счастье! — мне отвечает приятный женский голос.

— Лаура?

— Си.

— Здравствуйте, Лаура! Я знаю, вы говорите по-русски. Вас приветствует специальный корреспондент «Литературной России». Мне необходимо добраться до мест землетрясения.

— Ну что же, — буднично отвечает она. — Сейчас туда пойдет грузовик с продуктами и одеждой. Я еду тоже и могу прихватить вас. Где вы находитесь? Через час я заеду за вами.

Как здорово все складывается! Но теперь, когда организационная сторона дела вроде бы уладилась, приходит мысль о доме. У меня есть час, чтобы попытаться дозвониться до Москвы.

Телеграф, к счастью, оказывается рядом. Нахожу корпункт, умоляю дежурную срочно связать меня с Москвой, с редакцией и даю ей… домашний телефон.

Сижу, жду, волнуюсь — ведь, кроме всего прочего, ровно в девять я должна быть снова в «Алиталии», куда приедет Лаура. А вокруг корреспонденты всех стран передают срочный материал. «Алло, „Юманите“!», «Алло, „Морнинг-Стар“!», «Алло, „Таймс“!»

Нет, сегодня мне положительно везет — без четверти девять дают Москву. У телефона — мать. «Алло, „Литературная Россия“! — кричу я ей, косясь на прислушивающихся к разговору корреспондентов и дежурную. — Говорит ваш специальный корреспондент».

— Это ты, Юля? Как твое горло? — отвечает мне «Литературная Россия».

— Подробный материал буду передавать завтра. Пока только хочу сказать, что в Палермо все спокойно. Вы меня поняли, «Литературная Россия?»

— Но как все-таки твое горло? — снова спрашивает мать.

— До завтра, «Литературная Россия», до завтра! — я вешаю трубку.

Ну, теперь дома знают, что я жива и здорова! Компанья Лаура Колоянни оказалась маленькой, хрупкой и очень деловой молодой женщиной.

— Скажите мне прежде всего, — набрасываюсь я на нее, — во сколько баллов оценивается землетрясение?

— Этого никто не знает, — пожимает плечами Лаура. — В Палермо сейчас нет сейсмографов. Они разлетелись вдребезги при одном из толчков.

— А как прошла сегодняшняя ночь?

— Слава богу, спокойно.

Садимся в легковую машину. За рулем — Франко Грассо, профессор, преподающий в лицее теорию искусства, человек лет за 50, высокий, худой, юношески подвижный. Внешне он нечто среднее между Дон-Кихотом и Мефистофелем, внутренне — убежденный последовательный коммунист. К защите университетского диплома Грассо готовился… в заключении, куда попал за свои политические убеждения. Для защиты ему разрешили отлучиться из тюрьмы в сопровождении конвоира. А темой диплома было советское изобразительное искусство, и, в частности, творчество Веры Мухиной…

Наша машина должна сопровождать грузовик с продуктами и одеждой, собранными независимой левой газетой «Л'Ора». Такие грузовики, автобусы и легковые машины стихийно потянулись к лагерям беженцев.

Правда, правительство уже выделило большую сумму денег для людей, умирающих от голода и холода в горах Сицилии. Но пока эти деньги станут молоком, хлебом и теплыми вещами, пройдет немало времени. А беженцы уже несколько дней едят только апельсины да мандарины — благо, их рощами покрыты склоны гор. И добровольцы стали ходить по домам Палермо. Каждый давал им, что может — кто бутылку молока, кто буханку хлеба. Нередко хозяйки снимали с постели и отдавали единственную имеющуюся у них теплую вещь — одеяло.