Аркадий Первенцев - Остров Надежды

— Хорошо.

— Два года назад о такой комнате многие мечтали. А теперь выросли. Мы позволили роскошь: всем семейным офицерам — отдельные квартиры. Юганге завидуют даже в «столице» флота.

— Я был у Лезгинцевых, — сказал Дмитрий Ильич. — Ночевал у них. Такую квартирку, как у них, я в Москве ждал пятнадцать лет.

Максимов будто случайными, наводящими вопросами заставил рассказать о Лезгинцевых.

— Вас Белугин свел? Они старые знакомые. Вместе на Балтике служили. Кстати, вам не слишком надоедает Белугин? Он беспокойный работник. Только старается иногда не там, где надо.

Выслушав одобрение Белугину, добавил:

— Как думаете о нем, так и думайте. Вы добрый к нашим кадрам.

— Помилуйте, Павел Иванович, я ни на кого не жалуюсь. Мне прекрасно. Любовался северным сиянием… — Дмитрий Ильич замялся, вспомнив вчерашнее. — Картина феерическая, только жуткая…

Максимов слушал, постукивал пальцами по машинке, поправил съехавшую накладку, посадил ее на шипы, проверил еще раз.

— Дмитрий Ильич, вы нас извините. Схлынет, займутся вами. С Волошиным вас познакомят. Белугин не сумел ответить мне на несколько меркантильных вопросов…

— Пожалуйста.

— Вы домашних обеспечили?

— Немного… — голос споткнулся, — оставил доверенность на зарплату и на гонорар…

— Гонорар как слово звучит весомо… а сумма?

— Чепуха. Пару статеек давал в АПН, фитюльку в «Советский воин». В «Огоньке» лежит очерк, третий месяц лежит…

— У-гу. — Максимов покивал головой, пропустил-сквозь губы вздох. — Закончили?

— Да.

— Я звонил в Москву, Дмитрий Ильич. Главком дал согласие. На всю командировку принимаем вас на свой бюджет. Призываем. Звание у вас, если не ошибаюсь…

— Капитан третьего ранга.

— Запаса, — уточнил Максимов. — Берем, стало быть, вас из запаса. Зарплата, надбавки, все, что положено. Если хотите, может по доверенности получать ваша семья. Если обойдутся — по возвращении. Формальности утрясем без вас.

— Спасибо. Не знаю, как мне одеться.

— Одеться? Белугин не позаботился? Обмундирование получите. Свою одежду придется оставить здесь. Вы бреетесь безопасной? Нужно привыкать электрической. — Максимов дружески попрощался. — Письма подготовьте. Я захвачу, как и обещал… Мне очень хотелось бы, чтобы вы отдохнули душой. Что-то у вас по-прежнему грустные глаза?.. Понравился вам Голояд?

Дмитрий Ильич догадался, что вопрос задан не из любопытства, и потому постарался ответить, почему понравился ему начальник политотдела, что привлекало в нем.

Возможно, адмирал сталкивался с разными мнениями и ему хотелось еще раз проверить, уточнить. Голояда прочили на повышение. К тому же Максимов перед заходом сюда побывал в политотделе и, судя по некоторым намекам адмирала, информирован о разговоре с Голоядом.

После ухода Максимова стало грустно и пусто.

Администратор теперь обратил внимание на Дмитрия Ильича, допил остаток водки, похрустел леденцами. Он обнаружил поразительную осведомленность о многих делах, хотя и пробыл здесь «всего ничего».

— Какие могут быть секреты! — воскликнул он. — Здесь все на виду! Слыхали уже и про вас. Зря вы лезете в эту посудину. Кому-то по приказу, по присяге, а вам-то чего искушать злодейку-судьбу? — И он рассказал несколько случаев, возможно и придуманных молвой, отчего у робкого человека зацарапали бы кошки на душе.

Татьяна Федоровна оказалась верна своему слову. «Молодушка» грубовато вызвала к телефону и, усевшись возле него, не отошла, пока разговор не был окончен. Как ни отнекивался Дмитрий Ильич, пришлось согласиться, и не только потому, что у Лезгинцевых будут сегодня «интересные люди». В конце концов деваться некуда. Тратить вечер с Белугиным и вовсе ни к чему.

До назначенного часа оставалось немного времени. Следовало бы отутюжить брюки, да и пиджак нуждался в освежении. Белая рубашка, старательно выглаженная женой, измялась. Вернувшись из гладильни вспотевший, Дмитрий Ильич застал у себя Белугина, которому уже все было известно.

— Банкет затеян ради Ваганова, как я и предугадывал. Приглашены только именитые. Возможно, будет сделано исключение для штурмана Стучко-Стучковского. Ни Волошина, ни Гневушева, ни Куприянова не будет. Паратов и адмиралы.

Белугин был явно расстроен, и раздражение против Лезгинцевых выразилось в ядовитом наборе колких замечаний, где в первую очередь доставалось «дамочке».

— Пойдемте запросто, — предложил Дмитрий Ильич, — вы же друзья.

— Святой вы человек. Званые ужины есть званые ужины. Я не какой-то там… м а р ц и п а н. Вот когда там драка начнется, Белугины — как пожарная команда или народная дружина. Кстати, к чему вы расфуфыриваетесь? Могу вторично подтвердить, на заглавную роль приглашен Ваганов, а вы все — статисты, заполнение пустоты…

— На мой взгляд, просто чашка чаю, — пробовал возразить Дмитрий Ильич, — общение сослуживцев.

Белугин категорически восстал против такого упрощенчества.

— Не вздумайте прославлять в печати эту самую пресловутую чашку чаю. Закадычных отношений между адмиралами и офицерами не существует. Чтобы к командиру боевой части вот так, запросто, пожаловали адмиралы, извините, наивный вы человек. Командир соединения и то в редчайших случаях пригласит к себе подчиненного. Ему кажется, что если подчиненный с ним выпил рюмку водки, то он не имеет права вздернуть его на рею… — Белугин возмущался искренне. Выяснилось, что и сам он не сядет за стол с лейтенантами и не введет их в дом, если только не будет особой на то причины — дочки на выданье.

В заключение своего страстного монолога он попросил не отказать в глотке спиртного, чтобы навести глянец на натруженные голосовые связки.

— Не отнекивайтесь. Я слышал, как булькало в чемодане, когда вы разыскивали галстук.

— Нюх у вас действительно кавалергардский. — Ушаков вытащил плоскую стеклянную флягу, нарезал лимон, потребовал чайник. — Пойдемте к Лезгинцевым, товарищ Белугин, — вновь предложил Дмитрий Ильич.

— Во-первых, я давно хотел попросить вас иногда и меня называть по имени и отчеству. Меня величают Федор Федорович, легко запоминаемые координаты. — Белугин морщился от лимона, выуженного им из чайной чашки. — Во-вторых, понимаю без намеков: ваше время на исходе. Я провожу вас до аптеки и дальше ни-ни… Коробку шоколада советую спрятать. Юрий поймет по-своему. А дамочку не удивишь…

Они вышли на улицу и зашагали вдоль нее, придерживая друг друга на обледенелых тропках. Мороз не позволял разговаривать — Белугин по-прежнему опасался за свои ненадежные бронхи. Впереди не предвиделось ничего приятного, особенно после наговоров Федора Федоровича: его именно так старался называть теперь мысленно Ушаков, чтобы привыкнуть.