Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т. 3. Буря

У них часто возникала высокомерная мысль: «толпа и мы». Но достаточно было спуститься на несколько этажей, ступить на землю, и каждый из них становился составной частью той самой «толпы», которую они пытались изобразить как нечто низшее и презренное. Все ее стремления и страсти волновали и их, и единственное, пожалуй, различие состояло в том, что в решительные моменты им не хватало смелости, спаянности и самоотверженности масс.

От взора редактора Саусума не ускользнуло маленькое, но примечательное изменение в большой картине Прамниека: белое знамя в центре полотна наконец-то стало красным. Он не без сарказма заметил:

— Ты думаешь, что красный цвет будет самым стойким?

Прамниек решительно кивнул головой и отступил на несколько шагов от картины.

— А разве тебе, Саусум, не бросается в глаза, насколько это красное пятно оживило картину, осмыслило ее? Ведь ее содержание можно было толковать по-разному, пока знамя не обрело своего настоящего цвета.

— А что, если тебе когда-нибудь вздумается придать картине иной смысл? Если жизнь внесет какие-нибудь изменения в твои взгляды?

— Я верю в народ, — ответил Прамниек. — Народ никогда не ошибается. Слушай, Саусум, неужели ты сам до сих пор не почувствовал, сколько свежести, сколько силы несет наше время? Давно ли ты ныл: «Не о чем писать, опротивело пресмыкаться, льстить деспоту!» А теперь? Теперь ты можешь показывать жизнь такой, какая она есть. Твою газету сейчас даже не узнаешь, так много в ней жизненной правды. Откровенно говоря, ни ты, ни твои сотрудники не умеете даже как следует справиться с новым материалом, но при всем вашем неумении и, может быть, при всем вашем нежелании вы не в состоянии искалечить красоту действительности. Она пробивается сквозь ваш скептицизм, равнодушие, сквозь вашу тенденцию, как прекрасный барельеф проглядывает сквозь скверную штукатурку. Счастливое время для тебя настало, Саусум. Ликовать тебе надо, а не ворчать.

— Не у всех твой темперамент, Эдгар.

— В темпераменте ли дело? Надо верить и понимать. Сначала понять, а потом верить, не зная сомнений.

— А ты веришь?

— Верю, потому что понял, и теперь я счастлив. Где народ, там правда. Иди с народом, и ты никогда не ошибешься.

Выпрямившись во весь рост, стоял Прамниек посреди мастерской. Саусум видел, что это не поза.

— Ты прямо фанатиком становишься и, кажется, начинаешь заражать своей страстью и меня.

— Ну вот, ты уже и о фанатизме заговорил, — усмехнулся Прамниек. — Старая история. Возьмем, к примеру, русских. Шапку надо снять перед этим народом, потому что он совершил то, что еще ни одной нации не было под силу. Несмотря на исключительно тяжелые исторические условия, русские первыми на нашей планете восстали против сил капитализма и самодержавия, разбили их в пух и прах и построили новый мир. Разве не ясно, что только вдохновенным усилием всего народа можно было создать великое государство справедливости и свободы, которое стало идеалом для всех трудящихся? Да разве могли бы достичь этого фанатики, как русских часто зовут представители так называемой западной цивилизации? Слепой фанатизм — это ведь только накипь или что-то вроде состояния наркоза: как только прекращается его действие, тут тебе и конец искусственно вызванной активности. Нет, дорогой Саусум, фанатики здесь давно бы выдохлись, а у русского народа сила все прибывает, и он черпает ее из ясности своего сознания, из чистых, глубочайших источников мудрости. Пушкин, Толстой, Герцен, Чернышевский, Максим Горький, гениальные музыканты и художники, которых русский народ дал человечеству, величайший мудрец — Ленин… Разве их творчество, их деятельность не являются сконцентрированным выражением духовного богатства и силы этого народа? Не фанатизм, а глубокая мудрость, не кратковременное кипение страстей, а огромная творческая сила, абсолютное сознание своей исторической правоты — вот что делает великим русский народ.

— Да, и притом абсолютная справедливость по отношению к другим народам; если можно так выразиться, чрезвычайно нравственное отношение ко всем остальным нациям, — задумчиво добавил Саусум.

— Вот то-то и есть, — сказал Прамниек. — Помнишь, мы как-то говорили с тобой о судьбах Латвии. Сейчас, мне кажется, все, кому дорого ее будущее, должны понять, что нам необходимо бесконечно многому учиться у русского народа, и только безнадежные тупицы могут отрицать это.

На другой день в мастерской Прамниека появился давно не виданный здесь гость — Гуго Зандарт. Прамниек приподнял брови от удивления, заметив, какую метаморфозу претерпело обличье хозяина кафе. Он уже не в модном светлом костюме, куда девался и перстень с бриллиантом! Теперь он облачился в рабочую темносинюю блузу; ярко-красный галстук облегает его тучную шею, и на голове у него уже не шляпа, а светлая кепка. Словом, Гуго Зандарт начал «пролетаризироваться».

— Долго ты еще намерен обрастать мхом в своей мастерской? — спрашивает он, развалившись в кресле. — Я думал, ты уже давным-давно устроился директором в какой-нибудь музей или там в академию.

— Я художник, Гуго. Кистью тоже можно работать на благо народа.

— Это мы слыхали, — машет рукой Зандарт. — Я ведь насчет того, что с твоими связями можно бы получить хлебное местечко. Сейчас самое время действовать, пока другие не разобрали. Сейчас проспишь — потом не наверстаешь.

— А ты уже действуешь? — не сдерживая улыбки, спрашивает Прамниек.

— У меня, как на грех, ни одного знакомого среди властей. Вот если бы ты замолвил за меня словечко перед Силениеком, тогда что-нибудь да и вышло бы. У меня, слава богу, опыт в хозяйственных делах немалый, большевикам такие люди дозарезу нужны. Опять же человек я прогрессивный, не то, что прочие. Ты сам знаешь… Если бы меня назначили куда-нибудь директором, я бы им показал, как надо работать, как организовать.

— Ну, кто же в этом сомневается, — не переставая улыбаться, говорит Прамниек. — Ты у нас маху не дашь. Только вот беда, Гуго, в таких делах у меня нет ни малейшего влияния на Силениека. Моя рекомендация будет стоить ровным счетом ноль. Тебе уж самому придется поговорить с ним или с кем-нибудь другим.

Зандарт кисло улыбается.

— Самому? Ну, тогда можно заранее сказать, что ничего не получится. У меня вид очень неподходящий… Преждевременное ожирение и тому подобное…

Сославшись на дела, он натягивает на голову кепку, прощается и уходит.

После его ухода Прамниек несколько минут сидит задумавшись, потом качает головой и принимается за работу.

Через полчаса дверь в мастерскую снова распахивается, и на пороге появляется статная фигура Эдит Ланки. Взгляд Прамниека сразу становится веселее: ему всегда приятно видеть красивых людей.