Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

— Надо. Ой как надо перекусить!

Все втроем (Крючков, Вихров и Лузин) разрешили себе отдых: выпили на троих поллитровку и тихонько беседовали до позднего вечера.

— После того, что сгондобилось, душа успокоилась, робята. Ей-ей! — заключил первый стаканчик Лузин.

И правда, душа у них успокоилась. У Вани она никак сначала не хотела становиться «на место», но водка разогнала налетевшую на него сегодня грусть, и он казался тоже спокойным и счастливым. Он так умел.

Часов в десять вечера окна Паховки озарились заревом пожаров. Сразу загорелось несколько хат. К счастью, оттепель, смочившая крышу сверху, не дала перекинуться огню на соседние с пожарами хаты, но пять семей новых колхозников остались без крыш. Игната Дыбина увезли, а Степка мстил — иначе и предположить было нельзя, но пока еще никто не знал, что в эту же ночь Степка Ухарь оставил Паховку совсем и после поджогов кружил с четверкой таких же, как и он, вокруг Козинки.

В ту ночь после пожаров Крючков лежал рядом с Лузиным в правлении сельпо (тут они и ночевали теперь вдвоем, так как дядя Степан сам ютился в чужой хате). Оба долго не могли уснуть. Лузин сказал, будто оправдываясь:

— Рано, Иван Федорович, душе нашей на покой укладываться.

— Рано, — подтвердил Ваня.

— Спать, спать, — предложил Лузин.

— Спать, — соглашался уже в который раз Ваня, но все так же лежал с открытыми глазами, подложив ладони под затылок. Через несколько минут раздумья он сказал: — А что мне пришло в голову…

— Что тебе пришло в голову, неуемный?

Ваня ответил не сразу. Он, казалось, взвешивал ответ. Потом повернулся на бок, оперся на локоть и спросил:

— Неужели он не знал?

— Кто?

— Сталин.

Лузин сел и подвинулся к Ване вплотную:

— Это ты к чему?

— Вот мы прочитали «Головокружение от успехов»… Вроде бы получается так: внизу напортачили, а сверху было не видно, как идет дело… А ведь давали сводки телеграфом об «успехах»… Выходит, он не знал? Как ты думаешь?

— Загадку ты заганул крепенькую… Должно быть, знал.

— А какое же тогда «головокружение»? Так или не так?

— Может, так… А может, и не так… Оно видишь какое дело: сверху нажали, в округе пережали и… — Лузин осекся, не договорив.

— Но он -то знал или не знал? — настаивал Ваня. — Вот что мне интересно. Не мог он не знать этого самого — «нажали», «пережали».

— Да что ты ко мне пристал как банный лист, — ощетинился Лузин не то шутя, не то всерьез. — Я-то откуда ведаю? «Знал, не знал», «нажали, пережали» — задолбил как дятел. Не философствовать надо, а… выполнять. — Он чуть подумал и добавил ворчливо: — Горе мне с тобой… Дотошный ты, Ванек… Спи. Хватит.

Сгоряча Ваня не заметил, что Лузин назвал его ласкательно впервые и что это много значило. Он разошелся.

— А я не сумею так: выполнять и не думать! Если с первых шагов из округов начали докладывать только об успехах, то и правда ни бельмеса не будем знать. Как хочешь суди, но скажу: неправильно это, если сами себя обманывать начали.

— Да ты не кричи… Не кричи, — осадил его Лузин. — Вот наболтаешь так-то и… попадет, как куцему на перелазе: дырка-то в плетне одна — палки не миновать… Чего мы с тобой понимаем в большой политике? Ничего.

— А надо понимать, — напирал Ваня, — И сам ты так думаешь.

— Может, так, а может, и не так, — снова уклонился Лузин от прямого ответа, повторив эти слова.

Ваня решил, что Лузин, видимо, не хочет откровенности, не доверяет. Ему показалось это обидным, оскорбительным, и он «закусил удила».

— Чудно! — воскликнул он. — Даже поразительно! Неужели возможно такое положение, когда я, коммунист, стану жить так, что не буду высказывать своих мыслей прямо… «Некоторые», оказывается, могут. А я так не буду. Так не должно быть! — Ваня выпалил все это горячо, нажав на слово «некоторые».

— В мой огород камушек запустил? — спросил Лузин.

— Хотя бы.

— А такой пословицы не слыхал: «Слово — серебро, а молчание — золото»?

— Не надо мне сейчас этого «золота». Не желаю! Лучше добрая медь, чем злое золото.

Казалось, назревала никому не нужная ссора. Но Лузин, видимо, понял, что его собеседник издергался в последние месяцы и уже не в силах совладать с собою.

Он догадался, что его сдержанность Ваня принял болезненно, как недоверие, но снова лег и не стал спорить.

Через некоторое время он сказал, вздохнув:

— Эх ты, Ванек, Ванек… День и ночь-те же думки… Но… пока мы с тобой маловато понимаем. Надо смотреть — что будет дальше. Что было, то прошло, что будет, увидим… Толкач муку покажет… А с бухты-барахты кричать не след. Сперва надо разобраться самим, а потом уж… — Потом еще добавил: — Сам понимаешь. Все. Спать.

— Спать, — согласился еще раз Ваня и в темноте пожал ему руку повыше локтя. — Не серчай, Петр Петрович.

За три недели знакомства Петр Петрович впервые услышал свое имя и отчество: до этой минуты он был здесь «товарищ Лузин».

Оба долго еще не могли уснуть. Лежали молча. Лишь далеко за полночь сон пересилил раздумья.

…Проснулись они неожиданно. Оба вскочили одновременно и схватились за наганы: кто-то ударил кулаком в переплет рамы… Потом забарабанил так, что выскочила шибка стекла. Они, не сговариваясь, прыгнули со столов и стали в проемах стены, с двух сторон окна.

Ваня увидел в темноте, как человек тяжело поднял руку и еще раз постучал, уже тише.

— Кто? — спросил Ваня громко и в ту же секунду прыгнул на шаг в сторону.

Ответа не было. Но после испуга спросонья было ясно: не бандиты. Оба вышли в сени, приоткрыли дверь на улицу. Около крыльца стоял… Федор.

— Что с тобой? — тревожно спросил Ваня.

— …

Федор тяжело взошел на крыльцо.

В комнате они зажгли огонь, забыв об опасности, и увидели, что Федор без шапки, в одном пиджачишке, с взлохмаченной головой, лица на нем не было.

— Или еще кого укокошили? — беспокойно спросил Лузин и тотчас же потушил лампу.

И тогда Федор сжал до боли руку Вани и выдавил:

— Ушла…

— Тося!!! — с ужасом крикнул Ваня и затряс его за плечи. — Да говори же, говори!

— Уложили в постель… сам сидел на табуретке, дежурил… прислонился к стене, задремал — не выдержал… Проснулся — нет ее… одежда осталась.

— Искать! — приказал Ваня.

— Искал, — как эхо откликнулся Федор. — Ноги не слушаются. — Он вдруг выкрикнул: — Ванятка, друг!

Ваня выскочил на улицу. Лузин — за ним, а на бегу сказал:

— Куда тебя одного-то поперло! Шлепнут как муху. Я с тобой.

Забрезжил рассвет.

Федор вышел из правления почти вслед за Ваней и Лузиным. Горячее участие друга будто укрепило его. Он искал Тосю, искал, уже всматриваясь в предрассветную мглу, хотя надежды не было ни искорки — только жуткое отчаяние, горе, предчувствие неотвратимой беды.