Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

Зинаида подошла к Федору. Стала над ним, недвижимым, чуть-чуть покачиваясь, еле держась на ногах. Потом вышла из амбара к Андрею. Андрей увидел ее почти безумные глаза. «Пропала девушка», — горько подумал он.

— Зина… Зина, — и, положив руку ей на плечо, старался утешить: — Зина, не надо так. Побереги себя-то. Ты еще нужна Мише.

А она, ослабев совсем, стала медленно и беспомощно опускаться на землю. Он подхватил ее под мышки, стал на колени, поддерживая ее, и смотрел на побледневшее, почти серое лицо.

Она припала к груди Андрея, вздрагивая от рыданий.

— Зина, не надо так… Не надо. Девушка ты моя несчастная, — сказал он, не придавая словам значения. Других слов не находил, потому что было тяжко.

Вдруг она встрепенулась, глянула ему в глаза, встала и пошла в избу. Но, не дойдя до крыльца, обернулась и спросила:

— Где Миша?

— У Крючковых, — ответил Андрей.

— Я пойду туда. — И она повернула обратно — пошла вдоль улицы. Андрей проводил ее взглядом и подумал: «Кажись, отошла — соображает». И ничего-то он не понял. Того, что он мог бы уменьшить ее боль, не понял ничуть. Не мог догадаться, какое место он занял в сердце девушки.

Андрей долго стоял над Федором. Дробный стук колес вывел его из оцепенения. Подъехала подвода. Федора положили на телегу, накрыли дерюгой и повезли в больницу, в Козинку. Жив не жив, а везти обязательно: наверно, вскрывать будут, если даже и мертвый.

Вечерело. Солнце ниже спускалось. Спускалось и краснело. И с одного бока поджаривало облачко. Легонький ветерок предвечерней дрожью пробежал и остановился, задумавшись. С колокольни разбитый субботний колокол чахоточным лаем кашлял: дррян-нь… дррян-нь… дррян-нь…

От солнца полкруга осталось. Вот оно и совсем скрылось. Краснота сползала с неба и заслонялась синим. С востока уже лезло темное. Вот уже и вечерняя звезда появилась и несколько времени мерцала одна… Через полчаса много загорелось звезд. Небо хорошим стало. Смирное-смирное небо. Опустился на беспокойный чернозем сизый вечер, наполненный горем.

Тишь.

Две старухи последними прошли, как тени, из церкви. Великий пост. Семь недель пили «кровь Христову», исповедовались. А сегодня выпили всю кровь у Федора. Молитесь, замаливайте! Сычев тоже пойдет говеть, обязательно.

Опять ветерок пробежал и затих уже на всю ночь.

На реке льдинки шушукались, всю ночь толкались, беспокойные.

В полночь завыли наперебой собаки, перекликаясь, напоминая селу о позоре.

…А утром нашли Степку Ухарева: он лежал в густом лозняке, связанный, весь в полосатых синяках, выпоротый до полусмерти розгами. Измочаленная лоза валялась тут же.

День в Паховке был мрачным. После тихой ночи погода резко изменилась. Сплошные облака затянули небо, к середине дня заморосил дождь, подул холодный, пронзительный северный ветер. Казалось, небо негодовало.

Андрей с глазу на глаз поставил перед следователем вопрос так:

— Не раскопаешь — до губернии дойду.

Следователь, тощий, морщинистый старичок, спокойно объяснял, глядя поверх очков:

— Все оказалось очень сложно. Тут не один самосуд, а два. Это — во-первых. Все, кто утверждает, что это дело рук Сычева, отсутствовали… Вас не было? Не было. Крючкова не было? Не было. Он прибыл на место происшествия, когда драка пошла сплошная, между собой. Это — во-вторых. Из всех допрошенных очевидцев только один гражданин и показал против Сычева, но и тот гражданин не видел, как началась драка. Это — в-третьих… Очень сложно. Очень… Я — следователь дореволюционного закала, многое видел, а все-таки считаю это дело очень и очень запутанным.

— Кто показал против Сычева? — спросил Андрей.

— Не имею права разглашать, — ответил следователь, разводя руками. — Не могу.

— Все равно знаю: Матвей Сорокин… Он? — угрюмо допытывался Андрей.

— Между нами: он, — вполголоса ответил следователь.

— А Шмотков Виктор? — не унимался Андрей.

— Шмотков? — Следователь стал копаться в бумагах. — Шмотков… Посмотрим… Шмотков… — Он нашел в деле нужный лист. — Та-ак… Шмотков… Ничего существенного. Вызываю второй раз.

— Сам-то ты уверен, что Сычев виноват?

— Нет. Не уверен. Всякий самосуд — круговая порука. Это — во-первых. Фактически, Земляков вновь вызывает подозрения в умышленном убийстве. Это — во-вторых. Понимаете?

— Ничего не понимаю! — воскликнул Андрей.

— Тогда к вам еще один вопрос: вам лично Земляков говорил тогда о яме или нет?

— Не говорил, — настороженно ответил Андрей.

— Вот видите! От всех скрыл… Дело сложное.

— Не может он — умышленно. Голову мне руби — не поверю.

— А мне мало — просто верить. Мне нужны факты. Вот если бы Земляков был жив… и его бы допросить, тогда… — Следователь осекся, замолчал.

— Куда там… — тихо, с горечью сказал Андрей и глубоко вздохнул. Потом добавил: — Если бы только остался жив… — Он подумал и, не поднимая головы, спросил: — Что — «тогда»?

— Тогда так: если только Земляков подтвердит, что его ударил первым Сычев, то сделаю очную ставку. И снова придется допросить обе стороны.

— Пошла волынка! — раздраженно воскликнул Андрей.

— Да что же вы, товарищ председатель, не поймете! — разгорячился следователь. — Ведь «сторона» против Сычева состоит из одного человека! Все обвинение падает главным образом на Степана Ухарева. А он сам на ладан дышит.

— Ну и каша! — усмехнулся Андрей.

— Вот она и каша.

В дверь просунулась всклокоченная, жидковолосая голова Виктора Шмоткова.

— Заходите, — пригласил следователь.

Виктор вошел и стал у двери, переминаясь с ноги на ногу. Андрей вышел.

— Садитесь, — равнодушно сказал следователь.

— Постоим, — ответил Виктор, — Не господа… сидеть-то.

— Садитесь, — повторил следователь тем же тоном.

Виктор сел на край стула.

— Гражданин Шмотков! Вы уже предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний. И еще…

— Так точно. Мы всё понимаем.

— И…

— Я — как на духу.

— Подождите. Отвечайте на вопросы… Вы поддерживали гражданина Сычева на выборах в правление кооператива?

— Так точно.

— Почему?

— Хозяйственный мужик… И вопче…

— Водкой он вас поил перед выборами?

— Никак нет, — соврал Виктор, — не поил. Что я, без него не могу выпить? — А потом сказал правду: — На собрании я был трезвый.

— Это верно?

— Во! — И Виктор торопливо перекрестился, — Совсем трезвый.

— Теперь расскажите по порядку: как начался самосуд?

— Самосуд?.. Драка, значит. Так… Сидим мы с Аленой дома, завтракаем.

— Кто это — Алена?

— Жена же моя! Да. Сидим, завтракаем.

— Да вы о драке давайте, — направлял следователь.

— Так мы ж о драке. Сидим, завтракаем, Алена мне и говорит: «Ты бы, Виктор, сарай перекрыл. Течет ведь, как решето». Ну и, конешно, давай меня ругать.