Николай Батурин - Король Королевской избушки

— Я шла кругом, через порт. Поэтому опоздала, — скажет она, падая в песок на колени.

Он слегка удивится, но не подаст виду.

— А я тут пока смотрел на море.

— На море хорошо смотреть… Как будто оно тоже на тебя смотрит, — скажет Бродяжка. — Интересно, что оно о нас думает?

— Что мы мало вина выпили, — скажет он.

— Тогда надо так сделать, чтобы море лучше о нас думало, — скажет Бродяжка и вытянет на песке свои детские, слишком голые ноги.

— Пожалуй, запретить нам некому, — скажет он.

Бродяжка мельком взглянет на него и улыбнется совсем не детской полуулыбкой.

— Есть кому… Папе и маме. Они вон там живут… — и Бродяжка прочертит своей маленькой рукой большую дугу с севера на запад. — Наверху в мазанке… Мой папа моряк.

— Вот почему у меня в ушах шумит, — скажет он и скосит глаза на Бродяжку, усердно закапывающую свои ноги в песок.

— В ушах шумит? — Бродяжка взглянет на него пристально, будто этот шум можно увидеть, и засмеется во весь рот, обнажая кончик вишневого языка и крошечные, словно только что прорезавшиеся зубы. — У вас в ушах вино шумит и… — она вдруг замолчит и станет серьезной.

— Только вино, — поможет он Бродяжке.

Бродяжка, стараясь выйти из затруднительного положения, достанет из своего чудесного кожаного кармашка на поясе пачку сигарет со спичками и положит их на подол короткого платья.

— Зажгите мне, пожалуйста, сигарету, — скажет она чересчур обыденным тоном, закапывая руки в песок за спиной. — Мои руки слишком глубоко в песке.

— Давайте я лучше откопаю вам руки, — скажет он улыбаясь.

Бродяжка окинет его долгим взглядом и, как ему покажется, свысока, возьмет сама сигарету и, раскурив ее как следует, утопит в дыму комара. «Комар заблудился», — прыснет Бродяжка со смеху. Затем важно положит сигареты обратно в кожаный кармашек.

— Красивый, да? — скажет она, заметив его взгляд, и добавит улыбаясь: — Подарок отца.

— Очень красивый, — скажет он, — как подарок отца.

— Именно, — скажет Бродяжка, охотно соглашаясь.

— Мне кажется, я знаю твоего отца… Он ведь моряк? — спросит он.

— Он моряк дальнего плавания, — скажет Бродяжка.

— А твоя мать — жена моряка дальнего плавания… Я, наверно, знаю и ее… Однажды… — он замолкнет, потому что Бродяжка отвернется от него и станет смотреть на порт, где подъемные краны водят свой бесконечный хоровод и откуда начнет приближаться ночь, точно стелющийся по ветру дым парохода.

Он увидит Бродяжку сбоку; кисти рук, заклиненные меж тонкими коленями, прическу, высокую и тяжелую, сделавшую ее еще меньше, точно вдавив в песок. Ему покажется, будто Бродяжке холодно, но не оттого, что спускается ночь.

Сначала он подумает, что ничего не случилось; потом начнет проклинать себя, потом глубоко сожалеть, что разбил чью-то хрупкую мечту, точно кузнец ласточкино гнездо. Но Бродяжка быстро справится с собой, ей покажется знакомо откровенное проявление человеческой прямоты и честности. В ее опустошенном голосе зазвучит нота собственного достоинства, и она скажет приглушенно:

— А море я все-таки люблю… Они знают, где искать меня по вечерам.

— И море вас любит, — только и скажет он, не замечая, что есть «они». И Бродяжка, будто от радости, что любовь к ней так необъятна и глубока, посмотрит на него совсем-совсем по-другому. Помолчав немного, она спросит, думая вроде бы о чем-то другом:

— Вы небось женаты?

— О да, — ответит он. — В разных местах и много раз.

— И вам от этого хоть бы что?

— Им от этого хоть бы что.

— Любовь и верность наивны, правда?

Он пожмет плечами и подумает про себя, что Любовь и Верность не так уж наивны, — объединяясь, они образуют смягченную, скрытую форму рабства. Но он не скажет этого вслух, ведь Бродяжка и так достаточно умна. Он скажет:

— Они нужны, если они есть.

— Вы как будто не отсюда, — скажет Бродяжка подозрительно. — Вы говорите о старых вещах, будто они вполне еще годятся… Вы как будто не отсюда, — повторит Бродяжка, долго разглядывая, точно сделав неожиданное открытие, его парусиновые ботинки.

— Это потому, что я оттуда. — И он скажет ей, откуда он.

— Я бы тоже хотела быть оттуда, но это, наверно, ужасно далеко, — скажет Бродяжка, словно обращаясь к кому-то третьему. — Я бы хотела быть из Рима или из Парижа. Из городов, где я не бывала, Рим и Париж мне нравятся больше всего.

Они оба посмотрят в одну сторону — на море, иссиня-черное и звездное, совсем как ночное зимнее небо над тайгой. Они будут молча смотреть на море, и в эти считанные секунды он ни о чем не станет серьезно размышлять, оставаясь верным программе дня — быть и существовать. Бродяжка задумается о том же самом или о том, чем кончится сегодня и что принесет завтра. Только дети или впавшие в детство старики знают, что будет завтра.

— Если бы все были такие, как вы… Если бы у всех сердце просвечивало, как сигнальная лампочка… — вот о чем подумает Бродяжка.

— Тогда бы увидели, сколько на свете погасших ламп, — закончит он ее мысль.

— Нет, тогда было бы видно, кто кого заслуживает, — поправит Бродяжка. — Но человек так и останется тайной, недоступной ясновидцам. — Бродяжка немного сникнет от этой мысли, по потом вдруг вздрогнет, будто жеребенок, коснувшийся росистого деревца.

— Ночная сырость, — скажет он, накидывая пиджак на плечи Бродяжки.

— Спасибо, папочка, так, что ли? — спросит она с неожиданной насмешкой. И потом запальчиво: — Мне совсем не холодно, не холодно мне… Ах, и не жарко тоже… Но… Но это не значит, что мне не жарко и не холодно… Раз уж другие думают о нас плохо, выпьем-ка лучше вина, чтобы море о нас хорошо думало…

Он поспешно встанет, коснется ее высокой прически, затвердевшей от лака и пахнущей совсем не по-девичьи.

— Пойду взгляну, не уехали ли эти молдаване в Молдавию, — скажет он.

— Мне хересу, — крикнет Бродяжка вслед. — Кра-асного.

Во всю прыть своих длинных ног, как лось-волюн, поскачет он по зыбким дюнам, сквозь заросли овсюга, продираясь одновременно сквозь свои сомнения, чтобы успеть решиться на что-нибудь в отношении Бродяжки. Так он нарушит свою программу дня. Но и обратная дорога кончится раньше, чем он успеет прийти к решению. Его руки будут заняты разными пакетами, коробками и корзинкой с вином, а голова — сомненьями, отнюдь не приближающими его к Бродяжке. И точно, вернувшись, он не найдет в своем пиджаке Бродяжки, а немного погодя и пачки денег. Последнее обстоятельство не вытеснит первого, ибо он уже давно решил, что чем больше денег, тем меньше купишь на них покоя.

«Конечно, — подумает он, — Бродяжке эти деньги нужней, ведь ее отец по крайней мере лет шестнадцать — столько можно было ей дать — не ходил в дальнее плавание, а кто же еще купит ей что-нибудь экзотическое?» Он пожалеет совсем о другом. Бродяжка нарушила закон, связывающий неуловимой нитью родственные души, истолковав его как запрет, а всякий запрет обусловливает нарушение закона. Он не станет думать о Бродяжке плохо; доверяя своей интуиции, он мог бы поклясться, что девушка вернется. Но она так и не придет.