Татьяна Назарова - Первые шаги

Федор обнял его, и Демьян, всхлипнув как-то по-детски, трижды поцеловался с ним. Потом так же простился с Кириллом.

— Хватит! Пошли, пошли! — скомандовал жандарм и ловко защелкнул на руках арестованных кандалы.

Аксюта прокусила губу, и струйка крови потекла у ней по подбородку. Уже с крыльца арестованные на миг оглянулись.

— Аксюта! Мы вернемся! — крикнул Кирилл, но его подтолкнули и дверь за ним закрылась.

— Может, к нашим поедете? — нерешительно предложил Демьян.

Аксюта отрицательно мотнула головой, говорить не могла.

— Спасибо на добром слове, Демьян Петрович! У нас есть где остановиться. У учителя-то моего, — ответил Андрей.

Взяв из дрожек платок Аксюты и узел, он пошел от дома, где остались закованные друзья. Аксюта молча двинулась за ним.

— Яшка, поехали! — крикнул Демьян, влезая на козлы.

Когда Андрей часов в одиннадцать вечера постучал в окно, Антоныч проснулся мгновенно, но, подойдя к окну, не сразу отозвался, разглядывая через стекло посетителей. Увидев, что за окном стоят мужчина и женщина, вышел во двор и спросил:

— Кто там?

— Я, Андрей, да Аксюта со мной, — отозвался Полагутин охрипшим голосом.

Антоныч кинулся к дверям. «Беда случилась!»

Аксюта вошла, шатаясь, упала на стоявший у дверей топчан и зарыдала: теперь не надо было крепиться, не враги, а товарищи кругом. Андрей выпустил из рук узел и тяжело опустился на табурет.

Антоныч зажег лампешку и, взглянув при ее свете на друзей, понял все без слов. Не унимая Аксюту: выплачется — легче станет, — он попросил:

— Рассказывай, Андрей Денисович, все. Палыча взяли?

— И Кирюшку с ним. Оба в оковах сидят сейчас в арестантской…

Андрей подробно рассказал о случившемся. Антоныч, плотно закрыв окна, сел рядом с ним и, слушая внимательно печальный рассказ, поглядывал на Аксюту. Она перестала рыдать и сидела закаменевшая от горя.

— Что теперь делать нам? — спросил Андрей, кончив рассказ. — Не должны они понапрасну страдать…

— А разве то, о чем ты рассказал, не говорит тебе, что они уже много сделали? — ответил ему вопросом Антоныч и, встав, взволнованно заходил по маленькой кухне. — Полсела вступилось за Палыча, даже один из сыновей Мурашева пошел против отца. Это значит, что до народа правда уже дошла, — говорил он. — Царское правительство думает, что кровью зальет революционный пожар, но оно жестоко ошибается. Да, жестоко ошибается! — почти крикнул слесарь, остановившись посередине комнатки. — Пламя где горит, где тлеет, но пройдет несколько лет — и оно запылает.

Аксюта, опираясь о топчан, приподнялась и смотрела на него широко открытыми глазами, в которых отражался отблеск маленького пламени лампы.

— Так и Палыч сказал на прощание народу! — воскликнул Андрей. — Учи, Гурьич, как нам дальше правду нести. Богачи увидят, что и без Палыча будем жить по его слову: за двух, что заковали, двадцать будет.

— Ложитесь, отдохните! Обо всем поговорим завтра. Кто хочет бороться, тот должен силы беречь, — сказал Антоныч.

— А папане с Кирюшей помочь нельзя? — тихо спросила Аксюта.

Слесарь вздохнул.

— Завтра пойдем к Дмитрию, наш он и законы хорошо знает. Только вряд ли их судить будут. Военное положение: сошлют, — проговорил грустно.

Демьян, приехав к брату, сразу рассказал, как Нехорошко и их отец потопили Палыча с Кириллом, и о том, что их заковали.

— Братуха, помоги им! Стыд на нашу голову, — говорил он, просительно глядя на Павла.

Тот долго молчал, что-то обдумывая. Потом заговорил, медленно, видимо взвешивая каждое слово:

— Что отвез сам и не дал бить, то хорошо сделал. Тебе в селе жить — не будут волками глядеть дружки Федора, а то еще и красного петуха могли пустить. Матвея трогать не будем — за все дела отцу отплатил, забудет теперь про Наталью думать… А им помочь… как поможешь? Дело политическое, Демьян! Сам говоришь, что Палыч сознался — думками с большевиками был. Хоть сейчас и подсунул листовки Николка, да, видно, раньше-то они у него были…

— Ну и что ж? Пускай были, да ведь плохому Федор не учил, значит и листки правильные, — перебил его Демьян.

— Пусть начальство разбирается. Большевики — они ведь против богатых идут, против нас, значит, — твердо закончил Павел и другим тоном осведомился: — А Аксинья Федоровна не приехала?

— Приехала, — буркнул Демьян, не поднимая головы.

Опять у него зашевелились новые, пока непонятные мысли. Обидным ему показалось отношение брата не только к арестованным, а и к нему самому: не из расчета кланялся Федору, а брат вишь как повернул, будто он хитрил.

«Вот кабы в город Аксюта переехала, — думал Павел, не сознаваясь, зачем это ему надо. — Устрою ей свидание, да пусть их раскуют и… поскорей отправят подальше. Денег не пожалею», — внезапно решил он.

— Ну ладно, Демьян, попытаюсь завтра помочь, чем сумею. Может, и свидание устрою. Только где она?

Демьян обрадованно взглянул на брата.

— Они с Андреем пошли ночевать к слесарю, что учил Андрея, где-то возле постоялых дворов.

Павел, постоянно ездивший к Ачкасу, сразу вспомнил маленькую избенку с вывеской «С. Г. Катков — слесарная мастерская». Найти нетрудно.

— Пойдем, братуха, ужинать, Зина давно дожидается, — предложил он весело.

…На следующий день судьбой арестованных занимались двое — присяжный поверенный Трифонов и купец Павел Мурашев. Аксюта и Андрей после разговора с Дмитрием пошли в жандармерию, сами не зная зачем. Хотелось быть ближе к дорогим людям. Полагутин сел на камень, а Аксюта, прислонившись к забору, с тоской глядела на двери, за которыми сидят закованные отец и ее Кирюша.

Они не заметили, как подкатила к крыльцу коляска Мурашева, запряженная парой чистокровных рысаков. Зато Павел еще издали увидел молодую женщину и вздрогнул.

У Аксюты развязался платок и почти свалился с обвитых дважды вокруг головы кос, на бледном лице глаза, блестевшие от слез, казались огромными, и Павлу Аксюта показалась в десять раз краше, чем была раньше.

Соскочив с коляски, он с видом глубокого сочувствия подошел к ней.

— Аксинья Федоровна, Андрей Денисович, здравствуйте! Горе-то какое! — говорил мягко, соболезнующе Павел, напоминая тоном своего отца. — Пойду сейчас к начальнику. Может, чем помогу Федору Палычу и Кирюше…

Аксюта при последних словах Павла встрепенулась, в глазах ее мелькнула мольба. Полагутин смотрел недоверчиво, но подумал: «Поди, Демьян упросил».

— Вы не уходите, может, еще свидание выпрошу.

Павел быстро направился к крыльцу. Больше он не мог стоять возле Аксюты: еще заметит его волнение, а это сейчас некстати — оттолкнешь сразу.

— Что это вы так побледнели, Павел Петрович? — приветливо спросил его начальник жандармерии, вставая навстречу.