Татьяна Назарова - Первые шаги

Старики и старухи сначала пытались ворчать, но отец Гурьян их не поддержал. Он окончательно подчинился бывшему начетчику, усердно справлял службу и больше ни во что не вмешивался. Мурашев же совсем стал равнодушным к делам «истинной веры». У них в доме богатых казахов за стол сажали и подавали для них лучшую посуду. Одна Марфа Ниловна осуждала новые порядки и от обиды не разжимала губ, но на нее никто не обращал внимания.

Танюшка и Аксюта Карповы тоже ходили на посиделки, вызывая зависть подруг платьями — подарками Савиной — и городскими манерами.

Пробовали над ними подруги насмехаться, да когда самые лучшие ребята к ним льнут, не больно много посмеешься.

Особенное впечатление произвел на девок один случай.

Пришел на посиделки первый раз Павел Мурашев, в светлых сапогах и резиновых калошах, поздоровался, оглядел всех, да прямо к Аксюте Карповой и шагнул.

— Позвольте вас, Аксинья Федоровна, на полечку пригласить!

Она встала и руку ему на плечо положила. Николай заиграл, и пошли кружить, до тех пор, пока гармонь не смолкла.

Потом Павел отвел Аксюту на скамью, поклонился, да и сказал:

— Как приятно в нашем селе такую особу встретить!

А Аксюта довольна, смеется!

Коля Горов на нее тоже глазами стреляет, да и у Таньки уже ухажеры есть, — говорили между собой родионовские девки, встречаясь днем. И начали, которые побогаче, фасон с Карповых перенимать.

За ситцем в город не ехать. У Петра Андреевича лавка торгует — бери что хошь и за масло и за яички. Не только свои — из окрестных деревень да аулов приезжают за покупками. Отец с Акимом больше по аулам ездят, а Павел — на то его отец из города привез — все дни в лавке.

Федор Карпов недели через две после приезда послал письмо Мезину. Ответ он получил в рождественский пост. Степаныч посылал поклоны от Потапова и Федулова, называя их кумовьями — по договоренности. Писал, что у них особый новостей нет, но скоро будут. Советовал спокойно оглядеться на новом месте, не позволять наступать на горло себе и близким, дружить с соседями…

Карпов все понял: и кто может «наступать», и каких «близких», и кто «соседи». С двумя «соседями» — батраками Мурашева Сатубалты и Мамедом — он уже познакомился. Верхом на них ездят Мурашевы. Новоселов пока никто будто не обижал. Не нравилось только Федору, что чуть не все влезли в долги к богачам.

Видел он и то, что всем селом командуют четверо, особенно Мурашев. К Федору Петр Андреевич относился будто по-прежнему дружески, приходил посидеть к ним в избу, приглашал к себе заходить и добродушно говорил:

— А ты, Федор Палыч, не стесняйся. Коли на разживу деньжат надо, бери. За тобой не пропадет. Ишь за зиму и лошадку вторую завел и девок срядил лучше всех.

Но Федор ничего в долг у него не взял. Хлеба да немудрящую коровенку купил за свои заработанные, лошадь-то ведь на девичьи куплена, до весны можно прожить, а там семена и земля есть, будет хлеб — будут и деньги.

По рассказам Федулова знал Федор, как наживают капиталы купцы среди киргизов. Больно за год развернулся Мурашев. Не с добром зачастили они с сыном в киргизские аулы: обманом, да мошенничеством растет богатство родионовского столпа веры, не иначе…

Вскоре Федор узнал, что богачи прошедшей весной с помощью должников сеяли и по чужим наделам. Мурашев сто десятин убрал. «Вот почему он так охотно в долг хлеб-то дает», — понял Федор, но до весны решил молчать, старался только дружбы с новоселами не терять, да и со старыми бедняками сблизиться.

Как-то, сидя на бревне возле дома, Карпов увидел проходящего мимо Кирюшку Железнова.

— Подходи, Кирилл, расскажи, как живешь на новом месте, — позвал он приветливо парня.

Кирюшке пошел восемнадцатый год. Парень выровнялся, стал рослым, статным и красивым, но по-прежнему был застенчивым и неразговорчивым.

С трудом победив робость, Кирилл, поздоровавшись, сел рядом на комель бревна. Не подойти к отцу Аксюты, серые глаза которой прожгли ему душу с первой же встречи, Кирюша не мог.

Правда, надежды стать зятем Карпова у него было мало. На посиделках он и близко не подходил к девушке: возле нее вились первые парни по деревне — Павел Мурашев да гармонист Коля. Но Аксюта пока со всеми одинакова — пляшет, поет, звонко смеется. Она еще не невеста, — старшая сестра на выданьи.

Федор ободряюще-ласково посмотрел на смущенного парня.

— Надел свой распахал? — спросил он.

— Наделов два дали, да сеял-то по ним не я, а дядя Кондрат! — с горечью вырвалось у Кирилла.

Целое лето бродя со стадом свиней, на выпасах думал о том, как дядя, будто по родственной заботе, рядом с собой ему землю отвел, а потом пихнул в свинопасы, а наделы к своим рукам прибрал. Не переставая кипела обида в душе, а сказать о ней некому…

— Как же так получилось-то у тебя? — участливо промолвил Федор, и Кирилл от его слов и тона осмелел: ведь никто с ним так еще не говорил.

Рассказал он Карпову и про замужество сестер, и о том, как его дядя свинопасом сделал, и о своей тоске по настоящей крестьянской жизни. Когда Кирюшка смолк, Федор, положив ему руку на плечо, твердо произнес:

— Вот что, Кирюша! Весной от свиней откажись. Второй раз землю пахать легче. У меня две лошади, вместе вспашем мне и тебе. Мой надел, кажись, тоже непрошеные хозяева вспахали. Посеем…

— Да разве, дядя Федор, они эту землю нам отдадут? — изумленно спросил Кирюшка.

— Сами возьмем! Нас много, надо только всем заодно быть да не трусить. Знаешь, старые люди еще говорили: «Оробей — курица обидит». Ты вот больно не смело себя держишь. Зря это. Молодой парень — храбрей будь и на улице и в делах…

Кирилл слушал, не спуская глаз с Карпова. Таких слов он еще не слышал. Все кругом твердили, что ему смирнее надо держать себя да всем покоряться: «Покорную голову меч не сечет».

С каждым словом Аксютиного отца становилось легче дышать. «Ведь Федора Палыча все мужики уважают. Умный он и грамотный. Разве плохому поучит? Вон и помочь обещается», — обрадовался парень. Карие глаза его заискрились.

— Так будешь свою землю требовать весной от дяди? — спросил Карпов.

Кирилл ответил твердо:

— Буду!

— Вот и хорошо! А до весны о нашем разговоре молчок. Ты ведь не из болтливых, парень серьезный…

После беседы с Палычем Кирилл ушел окрыленный, куда и робость делась. Когда вечером молодежь собралась на посиделки и Николай Горов заиграл гопака, неожиданно для всех первым выскочил на круг Кирюшка Железнов. С задорной усмешкой, сдвинув черные брови, вразвалочку прошелся «дорожкой», озорно гикнул и понесся в стремительной присядке, звонко хлопая по голенищам стареньких сапог, — гопак он плясал еще мальчонкой на родной Украине. Подскочив, завертелся вьюном и ловко подлетел к Аксюте, вызывая в круг.