Татьяна Назарова - Первые шаги

На сходе поднялся шум и крик. Богачи требовали платить за пахоту, а новоселы твердо стояли на своем: пахали — так и урожай богатый сняли, платить не за что.

Под конец, поняв, что новоселы с Федором верх взяли, Мурашев решил прикинуться согласным с ними, чтоб доброй славы не терять. Он уже взял себя в руки.

— И впрямь зря, мужики, спорим, — произнес он степенно. — Надо ж новым хозяевам помогать. Ты, Кондрат Пахомыч, не сердись на племянника. Со вспаханной-то землицей он, глядишь, справится. Эка, какой вымахал! Жениться пора, хозяйство свое обзаводить…

Большинство обрадовалось уступке. Наделы разделили мирно. Карпову, Лаптеву и Горовым досталась земля, вспаханная Мурашевым. Когда возвращались с полей, Петр Андреевич ласково говорил Карпову:

— Кабы знал, что мой труд тебе достанется, и не спорил бы с самого начала. Друг же ты мне…

Федор в ответ молча улыбнулся.

Но дома, в разговоре с сыновьями, Мурашев дал волю своему гневу.

— Ишь ты, поводырь нашелся! Я те покажу, как мужиков мутить! Подавишься ты моей пахотой! — грозился он по адресу Федора. — Недаром с деповскими в Петропавловске якшался. Говорили мне…

— Не стоит, батюшка, дружбы из-за пустяка терять. Приручить надо. Глядишь, и нам же пригодится. Мужик умный, — спокойно прервал его Павел.

Отец быстро взглянул на него. «Уж не Аксютка ли приворожила? — мелькнула догадка. — Красива, да гола, не подойдет». Задумавшись, он ничего не ответил Павлу. А дня через три неожиданно уехал в город, там в первую очередь забежал к уездному начальнику. Хитрый мужик успел подружиться с городским начальством, редко гостинца не подкидывал то одному, то другому нужному человеку, приезжая в город по своим торговым делам.

— Мне что пахота! — говорил он, попивая чай за столом начальника. — Я от этого не обедняю. Приди он ко мне сам, я не токмо бесплатно ему вспахал бы, семян дал бы, да и деньжонок, коль надо. Люблю я его: башковитый мужик, голова — ума палата. Одново боюсь: не съякшался ли он за зиму с бунтарями? Больно уж ловко мужиков-то всех захороводил. Сам бы, пожалуй, и не сумел так, вот что опасно-то! А вдруг да против царя-батюшки мужиков мутить начнет, против порядка? Да за это я родного сына не пожалею! — ударил себя в грудь Петр Андреевич, глядя преданными глазами на своего собеседника. — Карпов ведь у железнодорожника жил! Оно, может, и сам до всего додумался, больно умен, а все же опасаюсь. Вон что в Караганде-то прошлый год было. Работать ведь бросили. И кто? Киргизцы! А друг-то мой Федор Палыч и по-киргизски говорить научился…

— За проявленную преданность его величеству государю императору благодарю! При случае о том, уважаемый Петр Андреевич, кому следует, будет доложено. А этому умнику мы быстро дальнюю дорогу покажем, — заговорил, вставая из-за стола, Нехорошко.

Напоминание о карагандинской забастовке задело его: он выговор тогда получил. А тут еще в Родионовке, в той же стороне, неблагонадежная личность появилась. Кто знает, может, и со ссыльными встречался. В Петропавловске их много.

Разговор с Мурашевым его так напугал, что он был готов хоть сейчас же принять меры.

Мурашева такая развязка не устраивала. Во-первых, взять Федора сразу же после раздела — значит объявить всем, что он, Мурашев, доносчик. Все село его возненавидит, а Федора правдолюбцем сочтут. Во-вторых, Карпов оправдаться легко может, а вернется — самому Мурашеву из села бежать придется.

— Может, я, ваше благородие, из-за преданности и ошибся. «У страха глаза велики», — говорит народ. Понаблюдать еще надо. Если в чем замечу, я мигом вам сообщу, — вкрадчиво произнес он.

«И верно! — подумал Нехорошко. — Без улик взять — пожалуй, в конфузное положение попадешь. Мурашев за ним последит, в деревне трудно скрыть, кто чем дышит…»

После короткого раздумья он вновь присел к столу и заговорил поучающим тоном:

— Так ты, Петр Андреевич, с него глаз не спускай. Заведи себе толкового помощника среди его дружков, чтобы тот все его слова передавал. Сам-то он, если правда, что Карпов с политическими снюхался, своих дум тебе не скажет. Они ведь состоятельных хозяев не любят, к гольтепе льнут. Последи, не будет ли письма получать…

Поучение падало на благодатную почву.

…Когда девки расходились с посиделок, в вечер после отъезда Мурашева в город, Павел пошел провожать Аксюту Карпову.

— Тебе секрет должен сказать, — шепнул он ей.

Аксюта пошла, не противясь. Теперь, когда Таня вышла замуж, она считала себя невестой, и ухаживание богатого жениха ей льстило, хотя больше всех Аксюте нравился Николай Горов.

— Аксюта! Через год тебе семнадцать исполнится, я сватов пошлю, — взволнованно сказал парень, низко наклоняясь к лицу девушки и заглядывая в лучистые глаза. — Что ты мне ответишь?

— Ой, Паня! Рано говорить об этом. Какая я невеста? Маменька рассердится, еще за косу таскает, — засмеялась Аксюта.

Этот ответ Павла удовлетворил. Не отказывается — значит подрастет, его будет.

— Я вашу семью родной считаю, — серьезно продолжал он. — Пусть, кроме Федора Палыча, никто про наш разговор не знает. Ему одному скажи… — И Павел подробно пересказал ей беседу с отцом после сходки.

— Больно быстро он в город собрался, а незачем, товару еще много. Не наболтал бы еще что не следует, он ведь к начальству-то вхож. Обозлился отец, что не по его вышло, — говорил смущенно Павел.

Аксюта внимательно и испуганно слушала.

С каждой встречей любовь Павла к Аксюте крепла, и теперь он не мог и думать о женитьбе на другой. Что за ней капитала не дадут, это его мало беспокоило — сильнее любить будет, а капитал сам наживет. У них уже не одна тыщонка найдется, часто размышлял он.

Если Федора отец оговорит в чем, тогда прощай Аксюта! Об этом думал целый день Павел, прикидывая, как лучше помешать отцу. Поговорить самому с Карповым? Неловко! В конце концов он решил доверить все Аксюте, а заодно вперед выяснить, нет ли у нее кого на примете.

Когда Аксюта постучалась, дверь ей открыл отец. Она тут же, в сенях, передала ему слова Павла. Умолчала только о сватах.

— Ну что ж! От этого «святого человека» всего можно ждать, — в раздумье произнес Федор, выслушав дочь. — Сын, видно, не в отца пошел… А Павел тебе о сватах не говорил? — вдруг спросил он Аксюту.

Девушка почувствовала, как загорелось у нее лицо, но поняла, что надо сказать правду.

— Говорил, — шепотом проронила она.

— Тогда понятно! А тебе он очень нравится?

— Ой, что ты, тятя! Совсем нет! Занятно, что почет оказывает, — совсем смутившись, прошептала Аксюта.

— Тем лучше! Нам они не пара, дочка! Слыхала, как плачет Параська у богачей Коробченко? Дружбы с Павлом не теряй пока, только смотри, ничего не обещай! Говорить о том, что ты мне сейчас сказала, никому не нужно. Ни матери, ни сестре, ни подругам. Поняла, моя умница? — гладя дочь по голове, спросил Федор.