Татьяна Назарова - Первые шаги

— Хотел бы я знать, — вновь тихо заговорил Плюхин, — действительно ли верит этот дамский оратор тому, что так важно изрекает?

— Я считаю, что октябристы и их компаньоны кадеты думают лишь об одном: как бы, пользуясь удобным случаем, захватить себе кусочек пожирнее, — заметил Шмендорф.

Савин рассмеялся.

— Ваша проницательность делает вам, Ганс Вильгельмович, честь! По-моему тоже, неплохие дельцы. Это вам ответ, Александр Никонович! — вполголоса проговорил он, вставая, и смеющимися глазами посмотрел на Плюхина.

Хозяин решил послушать, о чем разговаривают купцы, сидящие в отдаленном углу возле Разгуляева, и направился к ним.

Пробираясь среди гостей, Савин заметил, что Серж сидит возле Даши Разгуляевой и глядит на нее замаслившимся взглядом. Сидор Карпыч чуть заметно усмехнулся.

«Кажется, Сережка только и умеет, что глядеть на баб бараньими глазами, на большее ума не хватает. Недаром надоел Калечке, больно глуп», — подумал он. Внезапно у него мелькнула забавная мысль, он еще раз оглянулся на парочку. «А что ж! Подсунуть такого зятька Семену Даниловичу неплохо. Придется только поучить дурня, а то и этого не сумеет сделать. А девица на выданьи и, кажется, тает», — повеселел Сидор Карпыч, подходя к гостям.

— Ну вот, Ганс Вильгельмович, больше вам не придется насмехаться. Всю верхушку убрали, — после ухода Савина сказал Плюхин своему собеседнику. — Один бежал в Омск, а остальные бесплатно поехали в Вологду.

Шмендорф внимательно посмотрел на него.

— А что же, бежавшего не могли взять? — спросил он.

Плюхин тонко улыбнулся.

— Так лучше! Зато рабочим движением будет теперь руководить наш человек. Получится по пословице, которую нам с вами только что хозяин дома привел. А с тем, надеюсь, в Омске справятся. Ведь он политический ссыльный, бежавший с места ссылки. Понимаете?

— Что ж, неплохо придумано, — с одобрением отозвался полковник.

Плюхин самодовольно рассмеялся.

— Я, кажется уйду по-английски, — сказал он и встал. — Пусть жена развлекается у любезной хозяйки, у меня сегодня есть кое-что поважнее.

Когда Трифонов в сопровождении жандарма прибыл в Акмолинск и был сдан под надзор полиции, он сразу, как только устроился на квартире, пошел знакомиться с городом. Проходив до позднего вечера, он впал в отчаяние.

«Один, совсем один! — думал он. — Дело не в том, что попал сюда первым ссыльным, ведь не с кем и работу вести. Предприятий нет, до железной дороги пятьсот верст. Купцы, станичники, мещане, мелкие хозяйчики — вот население города. Беднота есть, но темная, неграмотная поголовно. Как к ним найти подход?»

Дмитрий Трифонов не был профессионалом-революционером и в партийной организации состоял всего один год. В Омске, работая частным поверенным, сблизился с революционно настроенной молодежью. Вскоре он познакомился с очень молодым большевиком, его звали все только по имени — Валерианом, — и пошел за ним. Потом Дмитрию поручили вести революционный кружок рабочих-железнодорожников…

Когда после забастовки на станции начались аресты, кто-то донес, и Дмитрия тоже арестовали. Три месяца сидел в тюрьме. Жандармы требовали чистосердечных признаний, но он не ответил им ни на один вопрос. Заявив при первом же допросе, что никого и ничего не знает, протестует против незаконного ареста, Дмитрий на следующих молчал. Убедившись, что никакими мерами упрямого юриста не заставишь говорить, его под конвоем отправили в Акмолинск.

«С чего начал бы Валерьян, если бы оказался на моем месте? — спрашивал себя Дмитрий, облокотившись на стол и глядя в одну точку. Вспоминая свои беседы с другом, он искал в них практической указки: — С чего же начинать здесь?» Даже по своей специальности у него еще мало опыта — два года работы, а революционный стаж и того меньше.

«Но ведь Валерьян моложе меня на семь лет», — вспомнил Дмитрий, и ему представилось лицо друга: высокий лоб под шапкой темно-русых волнистых волос, широко открытые серые глаза, часто улыбавшиеся смелой, обаятельной улыбкой, твердо сжатые, характерные губы.

— Валерьян сильнее меня, — прошептал он. — И потом давно член партии. Его в семнадцать лет избрали уже в комитет…

Дмитрию страстно захотелось хотя бы на несколько часов оказаться рядом с другом, как тогда, вечером, когда Валерьян рассказал ему о Вере, их горячей любви друг к другу. «Трудно поверить, что у избалованной девушки хватит силы порвать с родными, с привычной роскошью и пойти за Валерьяном», — сомневался Дмитрий. После долгих размышлений ссыльный решил, что прежде всего ему следует заняться профессиональной работой: нужны средства для жизни, и будет встречаться с беднотой, к адвокату бедняки обращаются чаще богатых — то заявление написать, то письмо, грамотных мало. А там видно будет…

Когда Дмитрию пришла посылка от родных — юридическая литература, он обратился к уездному начальнику с просьбой разрешить ему заниматься частной практикой, зарабатывать себе кусок хлеба.

«Его высокоблагородие» пришел к выводу, что политический ссыльный человек смирный и ни во что не вмешивается. Возможно, в этом сыграло благоприятную роль то, что в жандармерии, по-видимому, кроме доноса, уличающих материалов не было, а также молодость Трифонова.

— Что ж, работайте, молодой человек! Адвокат в городе нужен, — благосклонно ответил он.

Дмитрий познакомился с нотариусом, служащими переселенческого управления, и первые его клиенты были посланы ими. Через новых знакомых он узнал про забастовку на рудниках и сразу ожил. «Не такая уж здесь глухомань, есть, видно, товарищи», — думал он вечерами, меряя большими шагами свою комнатку по привычке, приобретенной в одиночной камере.

Дмитрий охотно принял приглашение пойти в купеческий клуб, где собиралась потанцевать так называемая интеллигентная молодежь. Круг знакомых ширился. Осторожно, но непрестанно прощупывал молодой революционер настроения окружающих, выделяя тех, кто иронически относится к царскому манифесту и с негодованием к местному союзу черносотенцев, систематически устраивающих шествия с иконами, царскими портретами и пением «Боже, царя храни».

К весне ему удалось организовать, с ведома полиции, литературный кружок. Собирались обычно в просторном доме нотариуса. Читали стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова… Кружок был открыт для всех желающих, но в зависимости от пришедших Дмитрий читал те или иные вещи.

Однажды, когда Дмитрий прочитал стихотворение Пушкина «Деревня», дочка нотариуса Валя сказала:

— Мечта Пушкина теперь исполнилась — царь дал свободу. Правда, Дмитрий Нилыч?

Трифонов рассмеялся:

— Милая Валюша! Если царь дал свободу, то почему же я ссыльный и каждую неделю должен ходить в полицию на отметку?