Татьяна Назарова - Первые шаги

Старший сын Григория, глядя на мать, тоже старался крепиться и если, вспомнив про отца, не мог справиться со слезами, то убегал из дому, чтобы никто не видел, как он плачет. Когда Саше пошел тринадцатый год, он стал считать себя взрослым, серьезно обсуждал все домашние дела, следил за порядком в доме, помогал матери в работе и часто покрикивал на младшего братишку, особенно если тот начинал плакать.

Миша, все такой же худенький и ловкий, пытался во всем подражать старшему брату.

— Мы — рабочий класс, — с забавной серьезностью, хмуря светлые бровки, совсем по-отцовски говорил он.

— Тоже мне! До рабочих тебе расти да расти, — усмехался старший брат.

Мать, слушая сыновей, улыбалась немного грустной улыбкой, чувствуя, как больно ноет сердце.

После ареста Алексея и ухода в подполье Антоныча Катя было затосковала. Ей показалось, что погибло все, за что боролся Гриша, и у нее было такое чувство, как будто вот теперь она уже потеряла мужа навсегда.

Склонясь над корытом, когда дети были в школе, Катя не удерживала слез.

Однако чувство безысходности у Кати длилось недолго.

Как-то вечером к ней зашел незнакомый человек. Он заботливо расспрашивал, как живет с ребятами, не надо ли в чем помочь…

— А вы кто будете? — спросила Катерина.

— Зовите просто Максимом. Меня Антоныч послал. От Григория письмо пришло, — ответил гость.

У Кати сердце забилось от радости, но пока незнакомец не показал ей письмо мужа, она была осторожна: ведь Федулова давно уже нет в городе. Потом они долго беседовали. Узнала Катя, что работа идет по-прежнему, обрадовалась, и тоска исчезла.

Катя высказала Максиму свое затаенное желание — работать с подпольщиками вместо Гриши.

— Что ж, Катерина Максимовна, мы вам верим, только надо поучиться немного. Приходите на занятие кружка, я веду его, — ответил Максим.

И Катя стала посещать кружок при станции.

На первомайской маевке железнодорожников она услышала выступление товарища, приехавшего из Омска. Катя крепко запомнила слова о том, как теперь надо рабочим бороться с царизмом, и с тех пор не давала покоя Максиму, требуя, чтобы ей поручили «настоящее дело».

Она все больше и больше втягивалась в работу подпольной организации, любое поручение выполняла с радостью, но товарищи берегли «Гришину жену», как звали Катерину все за глаза, и старались не подвергать опасности: ведь ей ребят надо воспитывать.

Чаще всех забегал к Кате Хатиз. Они вместе читали прокламации Омского партийного комитета, нелегальную литературу. От него Катя узнала об организации рабочей дружины, в которую вступали железнодорожные и городские рабочие, партийные и беспартийные. Но скоро Хатиза забрали в солдаты. Он прислал Кате письмо из Тюмени. «Своего города и друзей не забываю, но и здесь я нашел друзей», — писал он.

— Значит, и в армии есть революционеры. Правда, Максим? — передавая письмо руководителю кружка, спросила Катя.

— Правда, Катерина Максимовна! Революционное движение растет, как бы ни свирепствовали враги рабочего класса. По себе суди: сослали твоего мужа, а ты на его место встала, да еще двух борцов растишь, — ответил ей Ружин.

Хатиза в организации заменил его младший брат Карим, и он теперь приносил Кате книжки и листовки, сообщал о собраниях. Она настояла, чтобы ей поручили распространение прокламаций по городу.

— Все видят, как я каждый день тащусь через весь город с узлами грязного или чистого белья, хожу по купеческим домам. Никто и не подумает, что в узлах прокламации спрятаны, — убеждала Ружина Катя.

Собраний рабочих, на которых выступал «наш товарищ», Катя не пропустила не одного. Однажды после выступления он долго задушевно разговаривал с ней, расспрашивая, как живет с ребятами, как дети учатся…

— Пятерочники! — с гордостью сообщила Катя.

— В отца, значит, сыновья. Отлично свое дело делают, — похвалил приезжий революционер.

— За матерью пойдут — тоже хорошей сменой нам будут, — улыбаясь вставил Максим и рассказал, как заменяет Катя мужа.

— Это прекрасно, но будьте осторожны. Вы мать, и у детей больше никого нет, — серьезно предупредил сероглазый парень и крепко пожал ей руку.

У Кати будто силы прибавилось после этой встречи. Ведь о «нашем товарище» она много слышала еще от мужа.

Через год после ссылки Григория с товарищами Катю приняли в партию и поручили вести пропаганду среди женщин, живущих в железнодорожном поселке.

По-другому сложилась жизнь Пелагеи, жены Федота Мухина. Она сочувственно относилась к работе мужа, но мало в ней разбиралась. Жила весь век домашней хозяйкой, копалась по дому, но о куске хлеба ей не приходилось заботиться. И вдруг кормилец исчез… Здоровьем похвалиться Пелагея и раньше не могла, а убитая горем и совсем зачахла. Глядя па вагон, увозивший куда-то ее мужа, она думала с отчаянием:

«Кормить, одевать троих надо. Двое в школу ходят. Как же мы без него будем?..»

Вернувшись с вокзала, Пелагея сразу свалилась без памяти на пол, перепугав детей, а опомнясь, в голос завопила.

— Что ж делать-то теперь будем, сиротиночки мои?! — причитала она.

Дети вторили матери.

В этот момент зашла Катя со своими сынками.

— Да чтой-то ты выдумала — живых оплакиваешь, будто мертвых? — упрекнула она, обнимая хозяйку, — И ребят расстроила, Пелагеюшка! Вернутся наши муженьки, вот увидишь. Еще как жить-то будем…

Ласковая речь Катерины успокоила Мухину — одинаковое ведь у них горе. Ребята убежали на улицу, а матери вдвоем долго разговаривали о мужьях, о будущем. Так началась их дружба.

Товарищи не забывали Мухину, помогала ей и Катя, отрывая копейку от заработка, но главное было в том, что она поддерживала Пелагею своей неиссякаемой бодростью, подсказывала ей, как лучше с нуждой бороться: вместе они сажали огороды, готовили запасы на зиму… Мухина беспрекословно подчинялась подруге, часто прибегала к ней то за помощью, а то просто грусть развеять. Вместе они читали редкие письма мужей, а ответы писала одна Катя за обеих — Пелагея была неграмотна.

Сегодня Мухина пришла с большим горем: зима пришла, а среднему, Ванятке, обуть нечего, придется из школы взять.

— Где уж без отца учить! Гляди, по миру скоро пойдем, — говорила она, вытирая обильно льющиеся слезы.

— Слезами мы врагов будем радовать, а друзей печалить, — уговаривала Катя подругу, положив красную, распаренную руку ей на плечо. — Весь рабочий класс на борьбу поднимается, а мы с тобой разве не рабочие? Злости надо в себе больше копить, чтобы сильнее быть, бороться. Не будет того, чтобы кровопийцы век нашу кровь сосали! Добьемся своего! А Ванюшку из школы не бери. Мишуткины валенки возьмешь…

— А как же он-то будет? — перебила ее Пелагея.