Татьяна Назарова - Первые шаги

Мечтая о будущем, она забыла про тканье, но вдруг спохватилась:

— Ой, да что ж это я сижу сложа руки! — и проворно застучала бердами, засновала челноком.

«Скорей бы пришло то время, о каком отец говорит! Тогда бы и вовсе ни о чем душой не болел…» — вились, как уток, мысли.

Федор, доверяя жене, все же говорил ей мало о том, что считал для себя главным, — не хотел волновать. Еще, может, придется горя вдоволь хлебнуть за него в будущем. Зачем же сейчас беспокоить? Его радовало, что жена последний год не мучилась от удушья, посвежела.

Сам он был все время настороже. Чувствовал, что чем больше мужиков узнавало правду, тем опаснее становилось: росла к нему вражда не только Мурашева, ко и всех его дружков.

Говорил ему Антоныч, чтобы шпиков остерегался, а как их узнать? Во всякие обличья рядятся. А будешь чересчур беречься — как же правду людям расскажешь…

Идя к Полагутиным, Федор подытоживал сделанное за лето. Рассказать Антонычу надо и спросить, что дальше делать. Приезжал к нему летом Мамед два раза. От Ивана первый раз весточку привез радостную. Федор тогда еще передал на рудник, что самый большой друг к ним из Петропавловска приехал. Топорков поймет, о ком идет речь. А вот неделю назад опять был Мамед с запиской от Ивана. Просят, чтобы друг к ним приехал, в помощи нуждаются, неприятности какие-то начались. Хорошо сделал Антоныч, что заехал. Они с Кирюшей думали, что Федулов давно в городе.

— Здорово живете! — сказал Федор, входя к сватам. — Ой, да у вас гость! Здравствуй, Семен Гурьич! — Он крепко сдавил руку слесаря.

— Уж до чего обрадовал! Прямо к именинам подоспел! — отозвался весело Денис Лукич.

— Семен Гурьич, тятя, идемте в мою мастерскую, покажу вам, что удумал. Не будем хозяйкам мешать, — позвал гостя и тестя Андрей.

Втроем они вышли из комнаты. Отец Андрея остался в избе, продолжая возиться с хомутом. Аграфена Митревна, распрямившись возле печи, улыбчиво посмотрела вслед уходящим. Она гордилась сыном: «Не долго учил слесарь, а он все делает не хуже его, да, вишь, свое еще удумал…»

— Долго ты ездил, Гурьич! Я уже беспокоиться начал, — взволнованно говорил Дмитрий, сидя в слесарной мастерской «Каткова С. Г.».

Антоныч, возвратившись из Родионовки, сразу же открыл мастерскую. Увидев на улице знакомого городового, он зазвал его к себе и напоил так, что тот еле-еле на ногах держался.

— Чего мне не пить! — бахвалился слесарь. — Поездил, копейку зашиб.

Городовой опрокидывал стакан за стаканом и поддакивал хозяину.

— Я завсегда тебя, Гурьич, поддержу, — говорил он. — Ты человек смирный, не то что некоторые. Я так и его благородию господину приставу говорил и еще скажу. Меня не проведешь…

К Трифонову Антоныч сам не пошел. На другое утро после гулянки с городовым он, притворяясь пьяненьким, прошел мимо окон его квартиры, распевая во все горло: «Ой, да ты калинушка!..» А на следующий день пришел Дмитрий со сломанным замком.

— У меня много новостей, — рассказывал он торопливо, вертя в руках замок. — В кружке теперь мы читаем «Мать» Горького. Ребята горят желанием работать, как Павел. Приходится сдерживать и самому заставлять ходить на вечера время от времени, чтобы не догадались родители Вали. Приходил ко мне из слободки Виктор Осоков, просил книжечку: «Дай вроде той, что мне Семен Гурьич давал». Возчики сейчас уехали в Петропавловск, и знаешь, Михаил Антоныч, — забывшись, Трифонов назвал слесаря настоящим именем и, густо покраснев, оглянулся на входную дверь, — я дал ему прокламации. Парень он надежный. Просил очень! «Мы теперь возле сел останавливаемся, незаметно оставим там, мужички прочитают. Ведь Семен Гурьич в другую сторону поехал, на него не подумают, да и на вас тоже. В Алексеевке и далее. От Акмолов далеко», — говорил он.

Дмитрий смолк и тревожно посмотрел на Федулова. Правильно ли поступил?

— Ну что же. Палыч вон говорит: «Коль рисковать не будем, как до мужиков правда дойдет?» Правильно говорит! — отвечая на вопросительный взгляд Дмитрия, задумчиво промолвил Антоныч.

— Главную новость я приберег под конец, Гурьич, — продолжал успокоенный Дмитрий. — Из Иркутска вернулся здешний старожил Мокотин Трофим. Член партии и большевик! — голос Дмитрия зазвенел радостью. — Нашего полку прибыло!

— Ты где с ним встречаешься? — быстро спросил Антоныч.

— У одного служащего переселенческого управления, члена нашего кружка.

— Поосторожнее будьте! За Мокотиным, наверное, хвост таскается. Мне тоже следует с ним увидеться. Придумать надо, как. У меня нельзя. Будем эту явку беречь от подозрений, — сказал Антоныч и смолк, задумавшись.

Молчал и Трифонов.

— Знаешь, что? — оживившись, заговорил слесарь. — Скажи ему, пусть в пятницу к вечеру зайдет к возчику Романову в слободку. Можно сказать, что ищет дольщика к весне на пахоту. Я там буду. Поговорим о делах. На рудники ехать нужно кому-то. Ему, пожалуй, легче всех, а может, и тебе придется. Наделал ошибок Иван, все развалится, если не помочь вовремя…

«…За последнее время в городе появился бывший акмолинский казак, сосланный в Иркутскую губернию, Мокотин Трофим Данилович, прибывший, по агентурным сведениям, в Акмолы по поручению революционных организаций в Иркутске с целью агитации в Акмолинском уезде и в Акмолинске. Сошелся с проживающим здесь частным поверенным Трифоновым, административно высланным из Омска. Лица эти вошли в сношения со служащими переселенческого управления. Первого февраля Мокотин выехал на Спасский завод, завтра туда же едет Трифонов.

Цель поездки — поднять и подготовить рабочих ввиду предстоящих будто бы в будущем мае каких-то важных событий…

Прошу ускорить назначение на завод пристава. Обстоятельства могут осложниться. Присутствие на заводе ответственного полицейского чиновника является необходимым.

Подробное донесение представляется почтой.

4. II. — 1907 г.

Уездный начальник Нехорошко».

Подписав телеграмму и передав ее своему помощнику для отправки в Омск, Нехорошко, откинувшись на спинку стула, забарабанил пальцами по столу.

«Черт его знает, что творится в уезде, — раздраженно думал он. — Из центра сообщают, будто революционные организации везде разгромлены, а у нас в захолустье поднимают голову…»

Протянув руку, он взял лист, исписанный печатными буквами, и начал читать, то хмурясь, то кусая губы.

«…Пусть же голодный, бесправный, борющийся деревенский бедняк пристанет к борьбе городского пролетариата. Пусть скорее осознает все крестьянство, что царское правительство мешает добиться ему лучшей доли, что только всенародное восстание освободит угнетенный народ, что судьба народа должна быть в руках народа. Пусть же крепнет и растет связь деревенской бедноты с борющимся рабочим классом, пусть общей будет борьба, общим путь к недалекой победе…»