Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович

— Давно пора! — тоже без сожаления промолвил Иван Иванович. — И сейчас пора…

— Вы меня гоните! — Она испытующе, открыто зовуще посмотрела на него и еще помедлив, достала из сумки конверт. — Ольга Павловна очень просила, и я не могла отказаться от ее поручения. Может быть, ей вредно сейчас волноваться, — ввернула Пава Романовна с веселым ехидством.

По встрече Ивана Ивановича с Ольгой она определила, что он достаточно выдержан, и ничего не опасалась. Поэтому, положив письмо на стол и подвинув его в сторону хозяина квартиры, она уселась поудобнее и, по-птичьи охорашиваясь, заявила:

— Теперь вы должны любезнее относиться к своей гостье. Вы видите, как она сочувствует вам… Немного найдется охотников до таких поручений…

— Да, к счастью, таких почтальонов у нас немного, — сказал Иван Иванович, бледнея от гнева.

— За кого вы меня принимаете, — воскликнула Пава Романовна с искренним огорчением. — Сводничеством я не занималась. Они нисколечко не доверяли мне… Даже мне, — повторила она в простодушном раздумье, наморщив гладенький лоб. — Вы видите, я вполне откровенна. У меня, кажется, даже получилось, что я рада была бы посводничать. Но ничего подобного, клянусь честью!

— Клятва потрясающая! — Иван Иванович скорбно усмехнулся. — Я очень прошу вас: идите-ка вы с миром, а то боюсь, не получилось бы у нас по рассказу Горького…

— Как не получилось бы? — загораясь любопытством, спросила Пава Романовна.

— Да так… Был у него случай, когда пришлось ему погладить одну дамочку лопатой пониже спины. Учтите, я тоже человек вспыльчивый.

Осторожно, точно боясь обжечься, Иван Иванович вскрыл письмо.

«Как женщина, я должна бы остаться довольной, что наше маленькое объяснение закончилось мирно и благополучно, — писала Ольга. — Но меня мучает мысль, что вы ложно истолковали мое поведение в прошлом. Я не обманывала вас, живя с вами, но мне нечем стало жить подле вас. Когда я пыталась найти место в жизни, вы или равнодушно относились к моим попыткам, или старались подчинить меня своей работе, или просто высмеивали, как в последний раз. Когда я встретила Таврова…»

Иван Иванович гневно смял листок бумаги, который теперь действительно жег его руки…

— Какая жестокость! — вырвалось у него, но не прочитать письмо он не мог и, разутюжив его кулаком, снова устремил взгляд на колючие строчки.

«…я отнеслась к нему дружески просто, — сообщала Ольга. — Тавров заинтересовался не только моей внешностью, а стал моим болельщиком и советчиком, и это душевно сблизило нас. И, однако, когда я забеременела, я решила остаться с вами, надеясь, что рождение ребенка восстановит мое отношение к вам. Мне было тяжело, вы чувствовали по себе. Но я думала: время пройдет, родится ребенок, и нам опять будет хорошо вместе. Когда все закончилось больницей, это означало полное крушение, и я ушла.

Зачем я вам пишу? Я не хочу, чтобы вы слишком плохо думали обо мне: Пава Романовна не имеет в нашей жизни никакого значения.

От души желаю вам самого хорошего.

— Я да я, а обо мне не думает. А впрочем, и не надо. Выходит, получил по заслугам сполна! — Иван Иванович долго сидел не шевелясь, потом лицо его прояснело, добрая чуточная улыбка засветилась в глазах:

— Все-таки я не напрасно ее любил!

— Что мне делать, Елена Денисовна? — спросила Варвара.

Она прилегла на травку возле старшей подруги, положила голову на ее теплые колени. Обе сидели в огороде у зеленевших гряд, только что прополотых ими. По всему склону горы весело пестрели женские и детские платья, белели рубашки мужчин. Звонко перекликались голоса. Проходили дружные парочки.

Был выходкой день. Но драга в долине, за прииском, стучала и лязгала не переставая; сновали крохотные издали вагонетки рудничного бремсберга, связывая в одно целое бывшие владения Платона Логунова и Таврова — людей, по-разному вошедших в жизнь Варвары, — синел дым над высокими трубами электростанции. Добыча золота шла без перерыва.

Все здесь зависело от производства, и каждый по-своему служил ему, ощущая постоянно его ритм. Была энтузиасткой золотодобычи и Варвара. На днях она закончит фельдшерские курсы, а затем занятия по подготовке в вуз. Уже есть договоренность об отправке ее в медицинский институт, окончив который она обязательно вернется обратно. Живется напряженно, интересно, но бывают минуты, когда она чувствует себя только женщиной, любящей и страдающей…

— Что мне делать? — повторила она, прикрывая ресницами горячий блеск глаз, обхватила руками крепкий стан Елены Денисовны и, пряча от нее разрумянившееся лицо, сказала: — У меня ноги подкашиваются, когда я слышу его шаги. Это нехорошо, правда? Стыдно, наверно, но я не могу справиться с собой… Помните, как он смеялся, Елена Денисовна?

— Конечно, помню, Варенька!

Варвара приподнялась, оправила платье и спросила тихонько:

— Бы любите своего Хижняка?

— Очень люблю.

— Смогли бы жить без него!

— Спаси бог! Зачем такое говорить!

— Нет, вы скажите… Смогли бы?

— Наверно, не умерла бы… Живут же, без рук и ног живут! Только без головы не проживешь.

— Почему вы рассердились! Я просто узнать хочу, как вы любите.

— Как все нормальные женщины.

— И всегда любили? — приставала Варя, стоя перед ней на коленях и пытливо заглядывая ей в глаза.

— Родилась, тут же и влюбилась!..

— Не надо так! Ведь вы счастливая…

— И ты будешь счастливая. Ты и сейчас счастливая: умная, красивая, жизнь перед тобой открыта.

— А любовь?

— Будет и это…

— Что будет, Елена Денисовна? — спросил Логунов, появляясь над изгородью.

Варвара ахнула от неожиданности:

— Откуда вы, Платон Артемович?

— Прямо с митинга.

— С митинга? — Варвара быстро вскочила, отряхиваясь, подошла к нему. — Как же я ничего не знаю?

— Это очень неожиданно произошло…

— Что произошло, Платон Артемович? — сразу побледнев, спросила жена Хижняка.

— Было правительственное сообщение… Сегодня в четыре часа, на рассвете, немцы бомбили наши пограничные города…

— В четыре утра? — переспросила ошеломленная Варвара. — Мы в это время находились на утреннем обходе в больнице. Ведь у нас здесь день начинается на семь часов раньше…

— Война! Опять она, проклятая! — сказала Елена Денисовна голосом, от которого похолодели и Логунов и Варвара. — Опять они! — Лицо сибирячки исказилось на миг болезненной гримасой: в шестнадцатом году в боях с немцами под Луцком погибли ее отец и два брата, теперь подлежали призыву муж и старший из сыновей.

Минут через десять огороды опустели. Пусто стало и в бараках: весь народ высыпал на улицу прииска.