Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович

— Выпьем за дружбу! — сказал он, усадив гостя и усаживаясь сам. — Спасибо, что зашли. А я явился из больницы и сразу к машинке. Все-таки работа — лучшее средство для успокоения, — добавил он, но вдруг задумался и долго сидел так, забыв о Логунове. — Давайте выпьем и за любовь, — встрепенувшись и не заметив сделанной им длинной паузы, предложил он. — Что вы так на меня посмотрели? Ведь мир хороших человеческих чувств не изменился оттого, что с одним чудаком произошло крушение. И этот чудак не сделался скептиком, не впал в пессимизм…

Логунов представил свои отношения с Варварой и, тоже забыв о рюмке, сказал убежденно:

— Сделаться разочарованным скептиком может только самолюбивый эгоист. Такой считает, что его обязательно должны ублажать, а раз нет, раз его обидели, обделили или обманули, он начинает чернить все на свете. А жизнь так богата, так разнообразна!

— «Прекрасное — это жизнь», — процитировал Иван Иванович. — Значит, самое прекрасное — народ, потому что он вечен. А маленький скептик в любую минуту может прекратить существование. Я хочу быть частицей народа, и я верю в прекрасное. — Лицо доктора поразило Логунова выражением светлой скорби. — Говорят, любовь слепа, — продолжал он, почти вдохновенно, — а, по-моему, у нее тысячи глаз; ведь находит же она одного своего среди миллионов, и не лучшего выбирает, а необходимого.

«Какой ты хороший! Какой ты умница! — с сердечным волнением подумал Логунов. — Но как ты дал возможность другому стать между вами? Да, плохо пришлось бы Скоробогатову, если бы он оскорбил не чудака Коробицына, не Ольгу Павловну, а чувство самого Ивана Ивановича. Этот разнес бы его вдребезги. Но по-настоящему, по партийному он сам должен осудить себя, подумав хорошенечко, что произошло в семье».

— Почему же тогда разочарования? — словно проверяя искренность слов доктора, спросил Платон.

— Плохой выбор. Значит, человек поспешил и взял не то, что надо. — Нервная судорога исказила на миг черты Аржанова. — Нельзя спешить с этим делом. Ведь тут вопрос всей личной жизни. Голубчик, Платон Артемович! Женитесь только тогда, когда не сможете дышать без вашей избранницы, — добавил он с жаром. К сожалению, в таком состоянии трудно определить, могут ли дышать без нас!.. — поправился он, — вспомнив, что Логунов уже выбрал, и выбрал тоже несчастливо, — опустил голову, и первые ранние седины сверкнули в его густых волосах.

— Произносим тосты, а рюмки стоят… — невесело пошутил Платон, испытывая противоречивое чувство расположения и ревнивой досады. — За вашу поездку! Желаю вам успеха. Вы встретите там столько трудностей и таких хороших людей!.. Поездки по северу запоминаются на всю жизнь.

— Да, я знаю заранее, что эта поездка мне запомнится!.. — Иван Иванович горько усмехнулся, выпил и потянулся за закуской. Глаза его засветились знакомой Логунову искоркой. — Я открою в тайге маленькую больничку, а если попадутся особенно интересные больные, привезу их сюда, чтобы изучить всю историю болезни. Вот недавно у меня был случай… — И уже с увлечением Иван Иванович стал рассказывать о больном с какими-то мудреными осложнениями в симпатической нервной системе. — Я его вырезал. Огромный! Вот такой! — Хирург отмерил ногтем на кончике вилки длину около двух сантиметров, никак не вязавшуюся в представлении инженера Логунова со словом «огромный»; размышляя, Логунов улавливал дальше лишь отдельные слова. — Отодвигаю сонную артерию… очень глубоко… Я даже не сразу смог выбрать его оттуда. Когда больной проснулся, резкие боли в руке уже исчезли.

— Ревматизм? — все еще рассеянно спросил Логунов.

Иван Иванович озадаченно всмотрелся в него.

— Повреждение плечевого сплетения при автомобильной катастрофе. Первая операция сделана в Укамчане. Ревматизм? — Доктор тихо, но от души рассмеялся. — Надо же придумать! Впрочем, когда вы меня водили по руднику, я тоже в вашем деле ничего не понял.

Ольга сидела в столовой, накинув на плечи пуховый платок и громко читала простуженным голосом написанную ею заметку. Она была одна в квартире и проверяла на слух свое очередное произведение. Недавно областной радиоузел передал ее очерк о знаменитом следопыте из охотничьей эвенской артели, и Ольга, прослушав передачу, чуть не заболела от досады: оказались и слащавые красивости, и лишние повторения слов.

«Не корреспонденция, а дамское рукоделие! — жестко сказала себе Ольга. — Зачем засорять газету словесным мусором? Твои короткие колонки в ней должны быть как окна в таежный мир, и незачем на чистое стекло наводить затейливые узоры; а то посмотрят да ничего сквозь них и не увидят. Выходит, просто писать труднее всего!»

— На этот раз как будто хорошо, — решила Ольга, снова бегло просматривая заметку.

«Тайга застыла от суровых морозов, но весело блестят среди деревьев, утонувших в снегу, огни нового колхозного поселка…»

Взяв карандаш, Ольга переправила:

«Сурова тайга, побелевшая от морозов, но радостно сияют среди снегов огни колхозной новостройки».

И еще раз перечеркнула она эти строчки: «Застыла от мороза тайга, но радостно светятся огни новостройки».

— Дальше ведь вся речь идет о колхозе. Только завтра прочитаешь, и опять найдется, что вычеркнуть и поправить. Для газеты самое важное — схватить суть факта, но читателю требуется еще и представление об этом факте. Не могу же я ограничиться сухим сообщением: «Колхозники-эвены переехали в новые дома». Ведь они лет двадцать назад не имели понятия о житье в настоящем доме.

Вспомнилось, как бабка-эвенка, скинув меховой нагрудник, купала внука в ванночке, взгромоздив ее на стол, поближе к теплу и свету. Младенец бил по воде руками и ногами, таращил раскосые глазенки на светлый пузырек электрической лампы. Ребятишки постарше тоже взобрались на стол, смеялись, глядя на довольного братца, и толкались, мешая бабке… А на улице мороз шестьдесят градусов!

С новосельем, граждане! Со вступлением в счастливую жизнь! Какими словами надо рассказывать о таком?!

Стукнула дверь, и Ольга насторожилась. Иван Иванович ушел на работу в последний раз перед поездкой, ему еще рано вернуться. Пава от самого порога начинает бранить мороз и удивляться причудам природы, охочей до всяких крайностей. У Елены Денисовны своя манера входить в дом: тщательно прикроет дверь, вытрет ноги, Варвара вбегает легко и стремительно, словно олененок. Неужели Тавров?.. Но послышался голос Логунова:

— Есть кто в доме живой?

Ольга с первой встречи относилась к нему тепло; с ним, как и с Хижняками, она держалась запросто, словно это был друг ее юности.

Здороваясь с Платоном, она сразу вспомнила разговоры с Еленой Денисовной и с глазным врачом Иваном Нефедовичем. Потому, что все они одинаково относились к ее мужу, она без труда разгадала настроение и намерение Логунова.