Влас Иванов-Паймен - Мост

Да, проспал кое-что Семен. И чулзирминцев, видно, не знает. Рассказом про Тимрука Белянкин еще больше насторожил Семена.

Па первом заседании Семен вертел головой, осматривая крестьянских депутатов со всей губернии. «А хлеборобов тут, пожалуй, и нет, — дивился он, — Кругом тучные бородачи в жилетках и при часах, а главарями — поджарые очкари при галстуках».

Слушает, наблюдает, думает Семен Мурзабай — товарищ Николаев.

Весь спор вокруг продовольствия. Богатеи не хотят давать городу хлеба, они понаглее и, пожалуй, злее самого Белянкина. Семен сам крестьянин, хлеб выращивает. Но он понимает, что городу нужен хлеб — и рабочему и солдату. А им, эсерам, и дела нет до этого. Анархисты и есть, только эти умышленно вносят беспорядок. Разум-то не на их стороне, а на стороне тех же большевиков…

К Семену в перерыв подошел человек, небольшой, худощавый, с длинными рыжеватыми усами.

— Вы, товарищ, случаем не из Кузьминовской волости? — спросил по-русски, но, не дождавшись ответа, радостно воскликнул на родном для Семена языке: — Так и есть. Здравствуй, здравствуй, дорогой Симун, сын Тимуша Мурзабая. Не узнаешь? Кхе-кхе, я же Тайманкин, если сказать по-нашему, по-чулзирмински, — Тайман Сахгар.

— Сахгар пичче! — обрадовался Семен. — Тебя и узнать-то без бороды невозможно.

— Помолодел, значит, — весело подмигнул Захар. — А ты, братец, возмужал, еще больше стал на отца похож. Вот если ты и умом пошел в пего, тебе нечего здесь делать!

Сразу стало веселее одинокому Семену, будто он с родственником встретился. Мал еще был Семен, но похороны отца хорошо помнит; женатый человек Тайман Сахгар заливался слезами, словно малый ребенок, над гробом Тимуша Мурзабая.

— Все пошли обедать. И нам, дружок, надо подкрепиться, — сказал Захар.

— Тогда пойдем к нам, в гостиницу, — предложил Семен. — Угощу тебя деревенским ширтаном [24] Ширтан — национальное кушанье. . Давно, наверно, не пробовал.

— Не соблазняй меня мурзабаевским ширтаном. Не пойду я в осиное гнездо. Там поговорить не удастся. Немало зажиточных чувашей среди делегатов, обманутых эсерами. Я лучше угощу тебя городским обедом в нашей столовой.

Здорово повезло Семену. Вот кто разрешит его сомнения, ответит на все вопросы. Захар Матвеевич понимает все с полуслова.

— На съезде тебе действительно нечего делать, — говорит Захар, хлебая пустой суп и лукаво поглядывая на Семена, брезгливо цедящего сквозь зубы городской «щербет». — Это кулацкий съезд. Резолюцию мы знаем наперед: не давать городу хлеба, не признавать Советской власти, ждать Учредительного собрания. Ну и пусть ждут. Мы созовем свой — бедняцко-середняцкий съезд и опрокинем эсеров. Пока нам недосуг. Первая задача: покончить с Дутовым. А эсеры обделывают под шумок свои грязные делишки. Но во время революции ничего втихую делать нельзя. Все выплывет наружу.

Семен удивлялся: он ведь и сам думал почти в точности так, как говорил Захар. «Эх, Сахгар пичче, Сахгар пичче! Ты, наверно, большевика из меня хочешь сделать. А не знаешь, что я человек нерешительный. Да и не будет мне доверия! Хоть и живу отдельно, все знают, что я почесть как сын бывшему старшине Павлу Мурзабаю…»

— Я понимаю, — словно угадал его мысли Захар. — Ты сейчас думаешь, а кто мне поверит, Мурзабаю? Поверят! Люди теперь все понимают по-новому. Ты — не Мурзабай, а Николаев, сын своего отца Тимуша. Я в тебя крепко верю. Не знаю, как поживают там мои, в Базарной Ивановке, — заговорил он о своем. — Надо бы перевезти семью в Чулзирму. Жена прожила бы как-нибудь возле братьев. Да нельзя мне в Оренбургскую губернию, пока там не установилась Советская власть. Вот выбьем Дутова… А пока надеюсь на Румаша, хотя и с ним давно потерял я связь.

Семен рассказал ему все, что знал про Румаша. Сначала Захар порадовался, потом призадумался, водя левой рукой по бритому подбородку.

— И когда только я всех увижу? Ведь за мной следят — даже увидеться с детьми не могу…

Семен решил отвлечь Захара от невеселых дум.

— Что, Сахгар пичче, наверно, недавно бороды лишился? Руки-то — привычка осталась — к бороде тянутся.

— Кхе-кхе, — усмехнулся Захар. — Два года назад сбрил — как в солдаты забрали. А привычка-то, она долго живет. Еще один враг. Я говорю о привычках, косных обычаях народа, особенно крестьян, особенно чувашей. Еще и с этим столкнемся. Ну а пока, слава богу, молодежь смело штурмует старые крепости.

— А «слава богу» тоже надо забыть, Захар Матвеич. Ты, говорят, давно стал безбожником. А теперь еще и большевик!

— Что, не по душе тебе наша городская пища? — не переставая смеяться шутке Семена, спросил Захар. — То-то. Так и живем, так и воюем. Да еще побеждаем, — он встал из-за стола. — А теперь я пойду, а ты немного подожди, пока не вернулись со съезда твои эсеры, бери свой ширтан! Познакомлю тебя с друзьями. Угостим нашим национальным блюдом «русских чувашей». Квартируют они у вокзала.

Вечером Захар исполнил обещание — познакомил Семена с «русскими чувашами».

Так прозвали самарские большевики двух братьев Самариных: Алексея, что постарше, и Андрея — ровесника Семену. Они, будучи русскими, даже состояли в чувашской секции губкома партии. Алексей вернулся большевиком с фронта. Андрей был учителем, связался с эсерами, но под влиянием брата тоже перешел к большевикам.

Семен встречал и прежде русских, знающих чувашский. Санька Смоляков, например, тоже с детства говорил по-чувашски, но плохо, с акцентом. Удивило Семена в «русских чувашах» другое.

— Бывают некоторые чуваши, — сказал он новым знакомым, — старающиеся забыть родной язык, чтобы походить на русских. А таких, чтобы выдавали себя за чувашей, мне встречать не доводилось. Да, по-моему, за это памятник надо поставить на чувашской земле.

— Памятник уже есть, — сказал Андрей весело. — Кузница отца на берегу Самары в нашем селе Арлановке. Там теперь раздувают горн ученики отца. Отец в это село пришел молодым — скрывался от властей. Маму нашу позже привез. А назвал он себя Самариным, фамилию скрывал. Вот и мы — Самарины. Один мальчик-чуваш, сирота, у нас в семье жил, нашего батю называл атте [25] Атте — отец. . Вот, выходит, братья мы ему. Чем не чуваши?

Алексей ласково похлопал Семена по плечу:

— И мы встречали таких чувашей, что отказывались от своего языка… Нельзя их осуждать. У правительства политика такая. Темные люди своими насмешками заставляют чувашей скрывать национальность. В знак протеста против политики стоящих у власти мы, русские, и стали называть себя чувашами.

— По-чувашски говоришь чисто, однако без русского слова «протест» не обошелся, — подметил Семен.

— Ха-ха-ха! — младший пришел на выручку старшему. — Протест — слово иностранное, латинское. Пришла пора ввести его и в чувашский язык. Ну как ты скажешь по-чувашски: «Выразить протест»? Никак. А чуваши, так же как и русские и другие народы, выражают протест против насилия, бесправия и любой несправедливости.