Влас Иванов-Паймен - Мост

Румаш решительно шагал по ягальской дороге. В Ягали он кое-что разведает, не опасаясь быть узнанным даже дядей Теменем, с которым не встречался больше семи лет. Может, там удастся установить связь с местными коммунистами… Если же нет, Румаш доберется до Сороки: где коробейнику пополнить свой короб, как не в этом торговом селе?! Можно будет податься к Чапаеву.

Жара усилилась. Дорога — пустынна. Меньше встреч — меньше опасности. Но если б попался безобидный попутчик на телеге, можно проехать несколько верст. Плечи оттягивает даже почти пустой сундучок.

Одинокому путнику нельзя без песни. И Румаш поет. Здесь, на пустынной дороге, можно петь и русские песни и чувашские.

Эту песню коробейник поет и на чувашском, переводя с ходу и заодно заменяя крыльцо калиткой, а золотую уздечку — пеньковой: нет у Оли красного крыльца, а у Румаша золотой уздечки.

Дойдя до леса, парень затянул монотонную татарскую песню. И внезапно смолк. Зачем здесь петь? Отдыхай, усталый путник, радуйся природе, лесной тишине после одуряющего стрекотания кузнечиков в поле и тревожного свиста сусликов. Дыши полной грудью, прохлаждайся в тени. В лесу и дорога другая — непыльная, с глубокими колеями.

Румаш старается идти по обочине, избегая придорожные полукруглые поляны. Вот он чуть не наступил на пискливого птенчика. Румаш взял в руки маленькую желторотую пташку, поговорил с ней и бережно посадил на ветку. Птичка в благодарность чирикнула и смело порхнула на другое дерево.

— Здорово! — сказал Румаш громко. — Через месяц-другой полетишь в далекие края, за тысячи верст.

Внезапно Румаша охватила усталость. Полдень — пора и отдохнуть. Где-то здесь должна бежать по камушкам речушка Ильмень. Румаш помнит ее: в детстве он приезжал с отцом в Ягальский лес драть лыко.

Дорога пошла под уклон. И речка и мостик возникли внезапно за поворотом дороги. Перейдя мостик, Румаш огляделся. Можно здесь закусить, испить чистой речной водички и вздремнуть в тени. До Ягали теперь недалеко, дойдет до села по вечерней прохладе.

Румаш шагнул было в чащу, вдруг кто-то окликнул его по-татарски. Из кустов поднялся невысокий пожилой человек. Взгляд — приветливый, вид — добродушный. Седая бородка клинышком. Одет не по-деревенски и не по-городски. Выцветшая сатиновая рубаха-косоворотка подпоясана узеньким ремешком. Черные штаны из чертовой кожи заправлены в голенища тупоносых сапог из грубой кожи. Одет, пожалуй, так, как одевался отец Румаша. Может, и этот — мастер на все руки? Отец Румаша тачал сапоги такие же лаптеносые. Других колодок у него по было. Тут Румаш еще раз взглянул на сапоги путника, и его осенило: да это ж Ятрус-Хрулкки!

Румашу нетрудно было узнать Ятросова: человек в этом возрасте за шесть-семь лет меняется мало. А Фрол Тимофеевич когда-то, бывало, и за уши драл озорника, но теперь не узнал. Да и по одежде: войлочная шляпа, жилетка, сапоги — коробейник из татар, да и только.

На траве на газете разложена снедь. Румаш прочел название газеты и девиз: «В борьбе обретешь ты право свое». «Ага, белогвардейская газетенка, значит, эсером и остался», — определил Румаш, доставая из сундучка пышную башкирскую лепешку.

«Шел через башкирские села, — сразу решил Ятросов. — Молод еще для коробейника… Скорее всего, сирота».

«Вот попался, — думал между тем Румаш, — приходится объясняться по-татарски. Но этот старый шуйтан поймает еще на каком-нибудь слове…»

А у старого свои заботы. Надо получить побольше сведений: закидал коробейника вопросами. Тот отвечал неторопливо, следя за произношением. А то, что пришлось пережить в Стерлибаше, выдал за рассказ с чужих слов. Вскользь упомянул о Чапаеве. Бровью не повел старый учитель, все вести, добрые и недобрые, выслушал спокойно.

«Но куда же держит он путь? — соображал Румаш. — По этой дороге в Чулзирму — семь верст киселя хлебать! Может, и он, как я, ищет окольных дорожек? А что, если прямо спросить: куда, мол, бабай, идешь и зачем?»

Со стороны Ягали зацокали копыта — коробейник инстинктивно подался в кусты. Ятросов накрыл еду разлапистой веткой, тоже спрятался, но так, чтоб была видна дорога. Шесть-семь всадников проскакали мимо и, минуя мост, исчезли за поворотом.

— Видал, малай! — первым заговорил учитель. — Это каратели рыщут по деревням, порют мужиков.

— Что, бабай, аль и ты боишься карателей? — усмехнулся Румаш.

— Не за себя, за тебя испугался, малай, — невозмутимо ответил старик. — Кто ты — мне дела нет. По-татарски неплохо балакаешь, но и башкирские слова знаешь. Окажись в этом отряде татарин, он бы тебя проверил нагайкой… Ты спрятался первый, ну а я за тобой, чтоб не подвести! — и старик пристально посмотрел в глаза молодому. Но тут пришло время смутиться и ему.

Румаш рассмеялся и ошарашил невозмутимого попутчика, внезапно заговорив по-чувашски:

— Спасибо, дядя Хрулкки, дорогой Фрол Тимофеевич! Давайте уж откроемся друг другу.

Неподдельная тревога, ненавидящий взгляд из-под седых бровей вслед карателям да и слова о расправе над мужиками придали Румашу смелости. Он рискнул: «А что он со мной сделает один на один в лесу, если я ошибусь. И как-никак друг отца…»

Лишь секунду старик был озадачен. Еще раз пристально посмотрел на коробейника и спокойно спросил:

— Чей же ты, откуда? Вроде не чулзирминский, да и в Вязовке не встречал таких пройдох. Или ты чуваш, знающий татарский и башкирский, или башкир, выучившийся по-чувашски. С коробейниками это бывает, хотя и сдается мне, не коробейник ты вовсе.

— Да Румаш я, дядя Хрулкки. Сын Таймана Захара. Не узнали… И я бы не сразу признал вас, если б не лаптеносые сапоги. Ведь таких сапог нет больше на свете — у вас да у моего отца.

Тут Ятросов, запрокинув голову и вобрав весь солнечный свет в узкие щелки глаз, от души засмеялся. Ему вторил Румаш.

Теперь Румаш рассказал все о себе без утайки. Учитель слушал, одобрительно кивая головой.

— Яблоко от яблони недалеко падает, — промолвил он, выслушав парня. — Но так говорили старики, в наше время бывает и по-другому. У вас же, у Тайманов, все но пословице вышло. Твой отец одним из первых пошел по правильному пути. Ты же и без него хорошо разобрался, сразу нашел дорогу. Л я вот, старый, долго плутал. Э, да что говорить! Отец-то где сейчас?

— Не знаю, дядя Хрулкки, я об отце ничего не слышал.

— Помнишь Кояша-Тимкки? — спросил Ятросов. — Так вот он сказывал, что при нем направили твоего отца в распоряжение товарища Подвойского, в отряд по охране железнодорожного моста… Когда белочехи шли к Самаре. Будем надеяться, что Захар жив и здоров.

Помолчали. Румаш невольно подумал о возможной гибели отца.