Алексей Корнеев - Высокая макуша

Затем все происходит в одно мгновение: и громкий вскрик ее «Ай, заяц!», и резкий выстрел, от которого она вздрогнула, оглохла, растерялась. Охнув, Илья скатился со стога и помчался туда, где только что была и вдруг исчезла тень. Потоптался, разглядывая что-то на снегу, прошелся по следу и воскликнул потерянно:

— И надо же в такой момент! Только ружье навел, а тут — «Ай, заяц!» Да разве так охотятся?

— Простите, я испугалась… И не вернется он больше?

— Ждите, вернется…

— Правда? Тогда давайте еще посидим!

— Боюсь, забодает.

— А зайцы что — бодаются?

— Злее антилопы. — Илья взглянул на москвичку и усмехнулся ее наивности. — Ладно, пошутил я, ни одного теперь не дождемся. Напугали беднягу, так он уж за три километра умчался. Все, навостряем лыжи — и домой…

После долго сидения в стогу хорошо было согреться быстрой ходьбой. Они не шли, а летели, слегка касаясь мягкого снега. Илья все не мог примириться с тем, что упустил зайца: нечем теперь похвастать перед бабушкой Настей. Но мало-помалу «оттаял», вспомнив, как по-детски вскрикнула москвичка: то ли выстрела испугалась, то ли, правда, зайца.

Домой вернулись, побелевшие от инея, усталые, но довольные: зайца не добыли, зато принесли еловых веток. И сразу запахло на весь дом смолистым острым духом, свежестью зимнего леса.

— Что же вы таких? — спросил Матвеич. — Сказали бы, срубил бы вам хорошую елку.

— Лесник не разрешил, — со смехом кивнула Тамара на Илью.

— Ничего, у нас из таких получится, — отшутился тот, принимаясь навязывать ветки на палку.

Скоро и правда вышла у него елка, хоть и не совсем обычной формы.

— А раньше-то и вовсе не занимались мы этими елками, — заговорила бабушка Настя. — Соберемся, бывало, под Новый год да на зеркале гадаем. А чтобы елку наряжать — понятия не имели.

Радостная, сияющая, Тамара любовно обряжала елку бумажными фонариками, лоскутками, подвешивала конфеты в обертках. Ни разу не случалось ей встречать вот так Новый год — вдали от шумного города. А здесь так тихо, уютно. И пахнет хвоей, горячими пирожками (пока ходили на лыжах, бабушка успела уже напечь)…

Матвеич понюхал пирожок, втягивая теплый его аромат, и первым поднял стакан.

— Н-ну, с Новым годом, стал быть. С новым счастием и здравием…

— Дедушка, так старый же еще не прошел! — поправила его Тамара.

— А мы заодно, внучка. За старый и за новый, стал быть… Н-ну, живите да радуйтесь, — и с тем не спеша осушил до донышка, весело крякнул: — Так-то вот… по-нашенски…

Независтливо доел пирожок с капустой, отведал того-другого и тут же подался на печку: вы, мол, как хотите, а мне не грех и отдохнуть. Занялась своим делом и бабушка Настя, посоветовав молодым завести музыку.

Старенький проигрыватель еле дышал, пластинок было немного, да и те заигранно хрипели. Только и оказались сносными «Дунайские волны», «На сопках Маньчжурии» да еще два-три старинных романса. Выручил Тамарин транзистор. Глядя на черную блестящую коробочку, бабушка Настя только головой покачивала: ну и ну, дескать, занятный ящик, с виду не мудрен, да больно весел (транзисторы только входили в моду, и Тамара гордилась своим приобретением).

Одетая в лиловое платье, строго облегавшее тонкую фигурку, Тамара казалась теперь взрослее и выше. Илья неловко водил ее на маленьком пятачке между елкой, столом и дверью, водил и мысленно, с ревнивым любопытством спрашивал: «Сколько ей до полной взрослости? Одна зима, одна весна?.. И пойдет она тогда на танцплощадку. Кого она там выберет? Или ее кто?..»

О, какие это были ночи — белые ночи Нового года! Первая, вторая, третья…

Она включила транзистор, поймала мелодию джаза. Так и побежали дальше под звуки музыки: Илья впереди, Тамара, с перекинутым через плечо транзистором, за ним. Не хотел он, чтобы наивная москвичка гремела на весь лес своим транзистором, потом уступил: пусть попотешится.

Хороводом провожали их деревья. То березы — белые, словно накрытые тонким кружевом, то осины с ватными хлопьями инея на встопорщенных ветвях, то сосны с поседевшими, снизу подбитые темным, шевелюрами. Каждое дерево было по-своему неповторимо и, меняясь на глазах, поворачиваясь вслед бегущим лыжникам, как бы зазывало их под свой серебряный убор.

Справа холодной белизною сияло поле. Залитое высоким лунным светом, оно как бы дымилось, пугало неземным пространством. Впереди далеко проглядывался темный ельник. При виде его таинственного мрака, куда не проникал, казалось, лунный свет, Тамара оробело спросила:

— А нет здесь волков?

— Самое любимое их место, — сдерживая усмешку, ответил Илья. — Хотите, позову — откликнутся? — И, сложив ладони рупором, затянул низко и надрывно: — Ыв-выу-у-у-у…

— Ой, не надо, не надо!

— Напугались? — разжал он ладони.

— Услышат еще, тогда…

Но скоро опять открылось поле — просторное, вдали сливающееся с дымным небосклоном. И все это — затаившийся ельник, сияющее подлунной белизною поле, глубинно звездное небо, — все загадочно молчало, чутко прислушиваясь к тому, как скрипели лыжами, будили тишину двое идущих.

— Какая ночь сегодня светлая! — остановилась Тамара. — А что, если пойти так до самой Москвы? По звездам, по луне?..

Она оперлась на палки и стояла, очарованная морозной лунной ночью, туманно-призрачными далями. О чем она мечтала? О том, что скоро предстоит ей такая же светлая, вдали подернутая дымкой, дорога в жизнь? Что будут встречаться ей на пути овраги, глухие ельники, а выбираться из них помогут звезды?..

— Вы любите лес? — спросила вдруг она, обернувшись.

— А есть такие, кто его не любит? — отозвался Илья вопросом.

— Да нет, я не в том смысле. Любите ли вы… свою работу?

— Иначе зачем же я здесь? — ответил он снова вопросом. — Да это же на века — лес разводить! На целые века! Где лес там жизнь, нет леса — пустыня.

И принялся доказывать это с такой горячностью, словно перед ним была толпа неверящих…

Незаметно вышли на опушку, затененную высокими березами. За ними открылась прямая, в линейку, просека в соснах, — светлым коридором уходила она в глубь леса. Лишь изредка пересекали ее следы зверей — то ровными, то затейливыми пунктирами.

— А вот кто пробежал?.. А вот еще?.. — с любопытством расспрашивала Тамара. И все останавливалась, любуясь меняющимися на глазах видами леса.

Вот две тонкие березы, как неразлучные подружки, замерли, обнявшись, словно в ожидании музыки. Ноги их казались выточенными из слоновой кости, приспущенные в инее ветви сверкали кружевными узорами. Светлым-светло на поляне, лишь от берез тянулись, четко разлиновывая снег, голубые длинные тени.

— Серебряная сказка, — завороженно прошептала Тамара. — Музыки не хватает…