Надежда Чертова - Большая земля

— Птице малой бесповинну головушку снесут, — сказала Авдотья высоким и строгим голосом, — дак и то вся стая кричит, подымается. Червяк какой земляной, мураш ли — и тот защиту имеет.

Она оправила волосы, провела ладонью по сумрачному лицу:

Уж простите меня, люди добрые, что я думаю глупым своим разумом. — Авдотья поклонилась толпе и смолкла.

— Глупа была лягушка в болоте, да и та умная стала, — загадочно сказал Иван Корявый.

Авдотья взглянула на его лицо, раскаленное жарой и гневом, и слабо усмехнулась. Молчаливая толпа, задыхаясь от пыли и солнца, вошла в Кривушу.

Когда Авдотья тихо отворила дверь своей избы, Николай сидел на полу, осторожно вытянув больную ногу. Вокруг него были разложены части винтовки, в руках он держал затвор и тщательно обтирал его портянкой.

Авдотья коротко вскрикнула, бросилась в передний угол, сорвала со стола скатерку и дрожащими руками занавесила единственное окно на улицу. Потом повалилась на скамью и сказала, устало улыбаясь:

— Отмолчался сынок, видно, отсиделся… Как ты ружье-то достал? Аль слазил?

— Нет, — спокойно ответил Николай. — Мне Дилиган подал. Он у нас на чердаке сидит.

Авдотья выпрямилась, залилась румянцем и через силу прошептала:

— Отчаянный ты…

Они помолчали. Николай собрал винтовку, поднялся и хмуро щелкнул затвором раз и другой.

— Казачишки все до одного убрались, — робко сказала Авдотья. — Степана Тимофеича, слышь, вода вовсе подмывает. Обедню наизусть отмолил, увалился в телегу и вослед белякам поехал. Теперь вроде мы без власти остались. Кузьму Иваныча убили, а казачишки никого из своих не поставили…

Николай прислонил винтовку к стене и в раздумье потрогал грязными пальцами подушечку костыля.

— Живые люди без власти не будут, неправда, — глухо сказал он. — Вот сойдутся дружинники… — Он переступил с больной ноги на здоровую, худое лицо его вдруг вспыхнуло, глаза недобро сверкнули. — Не вода лавочника подмыла, а устрашился он, вот и побежал. Недалеко убежит. Мать, — в голосе у Николая прорвалась звонкая, властная нотка, — ступай кликни Дилигана. Раз уж дядю Кузьму убили, я… должен я в дружине быть.

Авдотья пошла было в сени, но остановилась и пристально взглянула на сына. Тонкие стиснутые губы, четкая линия скул, горячая и глубокая синева глаз, как и тогда, в памятную ночь перед мобилизацией, остро напомнили ей покойного мужа Силантия. Только теперь Николка стал строже и взрослее.

Николай проснулся на рассвете и сразу вспомнил: сегодня они с матерью навсегда покинут свою избенку. Отъезд был решен, пятиться назад уже нельзя — этого не допустил бы Степан Ремнев. Бывший пастух, затем солдат и красноармеец, после ранения возвратившийся в родное село, Степан сбил несколько бедняцких дворов в общую семью и назвал ее коммуной. Председателем коммуны «Луч правды» избрали Николая.

На первом же собрании коммунаров Николай принял от Степана бумагу, в которой было сказано, что уездный исполком закрепил за коммуной право владения землей и хуторской усадьбой бывшего хлеботорговца Аржанова.

С этой минуты началась для Николая новая полоса жизни. И, лежа сейчас в постели, глядя на мать, укладывающую в старенький сундук разный домашний скарб, он тревожно думал о том, как же сложится на аржановском хуторе их новая жизнь. Ремнев сумел сговорить в коммуну даже старого утевского валяльщика Климентия и глухого кузнеца Ивана Потапова: мастера были куда как нужны в деле. Хотелось Ремневу заполучить еще усердного работягу, бывшего бедняка, а ныне хозяина Ивана Корявого с женой и четырьмя дочерьми-подростками — это была бы целая артель сильных и безотказных землеробов. Но никакие уговоры не могли поколебать Ивана: всего третий год пошел, как получил он от Советской власти полный земельный надел, и ему еще в охотку было впервые в жизни держаться хозяйской рукой за плуг, сеять и обмолачивать собственную свою пшеничку.

Безо всякой пользы побывал Ремнев и у Якова Хвоща. Хвощ поначалу загордился, заважничал, упомянул даже, что ему, мол, довелось пострадать за Советскую власть, когда был он схвачен и выпорот казаками. Но едва дошел разговор до коммуны, сразу слинял. И Степан не стал особенно настаивать: небольшая это была потеря — Хвощ, потому что считался он мужиком пустоватым и мотливым.

Аржановский хутор был Ремневу хорошо известен — там он служил в пастухах. После того батрачил в других местах; дома, в саманной родительской мазанке, ему приходилось бывать только от случая к случаю. За год до войны с Германией женился. Невесту сосватал сам. Его Таня тоже была батрачкой и столько успела хлебнуть горя, что пошла за Степана без оглядки. Как раз незадолго до женитьбы Ремнев выучился у одного прохожего старичка класть печи. На первых порах дело пошло: сложив десятка два печей, Степан скопил немного денег и поставил на задах улицы Карабановки саманную хатенку. Но тут грянула война — и Татьяна вышла провожать мужа, держа на руках новорожденного сына. Так, с малым дитем, она и осталась в непросохшей хате, на нужду и слезы.

С войны Ремнев вернулся одним из первых. Но, прожив дома не больше недели, ушел к Чапаеву, с которым — так в народе говорили — познакомился еще в окопах. Во второй раз вернулся, и уже окончательно, вскоре после гибели Кузьмы Бахарева. Пришел он в выгоревшей шинельке и на костылях. Только самые близкие друзья знали, что в Красной Армии стал он большевиком. Местным богатеям было это невдомек, — решив, что Ремнев недолго проболтался в красном отряде и не успел набраться «вредного духа», они согласились, чтобы его выбрали председателем сельсовета. Но вскоре пришлось им убедиться, что допустили они обидную промашку: Степан на первой же сходке объявил, что надо немедленно переделить землю и запахать старые, дедовские межи, чтобы беднота получила вдоволь плодородных участков, зеленых лугов и пастбищ.

Разъяренный богатей Дегтев закричал на сходке:

«Мы тебя старостой… то бишь председателем поставили, а ты бандитничать?»

Ремнев встал против Дегтева грудь в грудь, и все поняли: он сказал твердое слово и богатеньким объявлена война.

На покойного Кузьму Бахарева Степан был не похож. Тот иной раз робел, а Ремнев с первых же шагов наметил цель и пошел к ней прямо, не сгибаясь и не оглядываясь.

Заняться собственным хозяйством он не удосуживался. На дворе, правда, завелась лошадь, но ненавистники загнали ее, спутанную, в канаву, и она переломала ноги. После того купил корову. Воры ухитрились обуть ее в лапти и бесшумно увести со двора. Все думали тогда: не вытерпит Татьяна, уйдет от неудачливого мужа. Но Татьяна пошла по избам сговаривать баб в коммуну, и в Утевке поняли, что Ремнев и его жена стоят заодно…