Николай Чаусов - Сибиряки

Ой, обманчива, ой, опасна ты, северная ночная сказка!

Нет, не почудилось: далеко на реке робко пробовал голос певучий баян.

Нюська всей грудью потянула в себя густой морозный воздух, улыбнулась ясному лунному диску, сбежала с крыльца. Дурачась, допрыгала на одной ноге до калитки, распахнула ее и уже чинно, не спеша вышла на улицу. И ойкнула, прижалась к заплоту: от тени палисада оторвалась рослая фигура парня в охотничьем малахае, приблизилась к Нюське.

— Ромка?.. Напугал как!

— А то и не узнала?

Нюська отвернулась, медленно направилась к тракту.

— Выходит, так.

Роман в высоких собачьих унтах шел следом. В серебряной мгле тускло блеснул ствол опрокинутой за метровой спиной берданки.

— То и заметно.

— Что заметил-то?

— Что не узнала. Скоро и днем узнавать не станешь.

— Мое дело. Хочу — узнаю, не схочу — мимо пройду, не покланяюсь. — Достала из кармана борчатки кедровых орешек и — щелк, щелк! — поплевывает.

Зла Нюська на Ромку Губанова. Не может простить ему осенней его выходки на полянке. На весь свет осрамил, гордость ее девичью испоганил. Одних слез после того выплакала, людям в глаза не глядела! Шутка: женой ее обозвал, свадьбу назначил да при всех же и сгреб, целовать начал! Что подумать-то могли! Что подумать! Знала бы, что так будет, в школе еще отшила, век бы с ним не гуляла. И что — лучше себе сделал, да? От нее всех парней отвадил, до сих пор с круговушки проводить некому, и себе дорогу заказал, дурень. И пусть! Может, и к лучшему. И одной не тошно…

Лукавит Нюська. От самой себя правду прячет, шевельнувшуюся в ее девичьем сердце нежную радость. И не Губанов причиной тому. Осенью же, после той страшной обиды, приехал из Москвы в Качуг молодой инженер Житов. Сидоров, начальник автопункта, в тот же день всех собрал и объявил: «Вот ваш новый технорук, дипломный инженер Евгений Павлович Житов. Это вам не тяп-ляп, а научный специалист, и потому прошу иметь к нему полное уважение и все прочее». Только в краску вогнал технорука. Да и какой он «Евгений Павлович»: молоденький, вроде Ромки, только ростиком небольшой и чернявый. И лицом краше. Да и в машинах, похоже, толку не знал: шофера его, как стажера, обманывали. Злые языки сперва его «Евгением Шляпычем» звали, а после: «Где наш тяп-ляп? Валяй к тяп-ляпу, он не откажет». И верно: славный такой, ни в чем не отказывал. Зато когда станок начертил, а слесаря его сделали — подшипники заливать — все на этот станок смотреть бегали. И Нюська смотрела. Больше на Житова, как он объяснял, почему такая заливка прочнее. А сам волнуется и все рукой волосы гладит. Так маслом-то и лоб и кудри свои выпачкал. В инструментальную раздатку заходил к Нюське. Сперва по делу, а потом — разве Нюська не понимает! — и так просто. Начнет о ключах — Нюськиной косой кончит. Далась ему ее коса! И тугая-то, и редкостная… Будто, кроме косы, ничего не разглядел больше. Про Москву рассказывал, про музеи. Другим не рассказывал. Уважительный такой, скромный. Замечать стали. Сперва девчата — разве от них утаишь что! — а потом и ребята. И Ромка уже прознал. Говорят, Житову пакость какую-то с дружком своим учинили. Насмешку над ним сотворили, что тот в моторе не разобрался. Ее, Нюську, удержать этим хочет. Будто сама себе не хозяйка. Вот и сегодня пригласила Житова на круговушку кататься. Придет — и в санки с ним сядет, и домой упросит проводить. Пускай Роман злится! Не выкинул бы только чего сдуру…

— Ты кого это с ружьем стережешь? Уж не меня ли? — не оглядываясь, спросила Нюська.

— Зачем тебя, на охоту иду.

— Ночью-то?

— Ночь в машине проедем, утром в тайгу. Берлогу мужики выследили… Брось, Нюська…

— Кого бросать? Тебя? Так я давно бросила.

— Знаешь, о ком…

Нюська круто обернулась, залитая лунным светом, в упор смотрела в лицо парню.

— Гляди, Ромка, еще что позволишь себе — хуже будет…

— Куда хуже-то?

— А туда хуже, что вовсе с тобой знаться не буду. И ты мне теперь не указка: с кем хочу, с тем и гулять буду. А станешь дурить, меня позорить — совсем опостылешь. Прощу — сама позову, не прощу — ищи в поле ветра!

У сворота Нюську уже ждали девчата.

— Ой, девоньки, никак Нюську под ружьем ведут!

— Роман, в армию пойдешь, с пулеметом провожать станешь?

— Эх, нас бы так!

Роман остался на тракте. Постоял, пока полушалки и Нюськина козья шапка не скрылись в тени, широко зашагал к автопункту. Слышал, как сильный грудной Нюськин голос завел знакомую песню. Оборвал переборы, будто прислушался, веселый баян. А песня все растет, все громче, все шире разливается, леденя душу…

Житов поднялся на второй этаж старой деревянной гостиницы Северотранса, прошел в свою остывшую за день комнатушку. Неуютно, холодно, пусто. Три шага в ширину, шесть — в длину. Печь-плита, койка, стол — и вся обстановка. И одиноко. Убийственно одиноко! Ехал сюда, к черту на кулички, полный романтики, надежд на большое, нужное, интересное дело. Целый чемодан конспектов, книг, справочников привез. Зачем? Кому тут нужна его теория? Ни дела, ни товарищей. День на день похож, как две капли. Заявки, запчасти, наряды — осточертело!

Какой он технорук, если любой шофер его вокруг пальца водит! Технологом, конструктором, контролером — кем угодно, только отсюда, от ненужности, от насмешек!..

Жарко горят дрова: лиственничные, смолевые. Озорные белые, желтые, красные языки пламени так и пляшут, так и прыгают по поленьям. И им, видать, тесна топка: так и норовят вырваться из нее, хватить стерегущие их озябшие руки. Скачут, щелкают, стреляют дымками в колени, в лицо, лижут, рушат поленницу и бегут, как нашкодившие мальчишки. Шипят, хохочут над Житовым, зазывают: к нам, к нам! Охота вам все одному да одному — с тоски помереть можно! Не печальтесь, Евгений Павлович, не век же вам в Качуге пропадать; отработаете свое — опять в Москву возвернетесь. Этак и одичать можно. К нам, к нам! Приходите на Лену, не пожалеете. Да с вами любая пойдет, только схотите..

Не угасай, не уходи из памяти, Нюсин голос! Ты один наполняешь радостью забытую всеми душу…

Житов вздрогнул: где-то внизу мелодично пропел сигнал автомобильной сирены. Подбежал к окну, заглянул сквозь тонкую ледяную пленку. Так и есть: у подъезда на белом снегу расплылась черная тень перфильевской легковушки. Значит, начальство уже тут. Вот тебе и завтра! Конечно, Перфильев сдает дела, торопится в Москву. Утром обойдут гаражи, транзиты — и назад. Завтра им будет не до Житова, не до жалоб. Как же быть? А может, Позднякова еще нет? И приехал только Перфильев?..

Спокойно, Женька, спокойно! Прежде узнать у комендантши: кто приехал?.. Способ? Чайник! Обещала заменить чайник…

Житов, сдерживая волнение, снял с плиты закипающий чайник, не раздумывая вылил из него часть в умывальник, остаток в ведро и, подбросив поленьев в печь, вышел из номера.