Вячеслав Сукачев - По чистым четвергам…

Катюха сняла трубку и набрала номер.

— Да, — услышала она недовольный голос мужа, — слушаю.

— Ты скоро придешь? — спросила Катюха.

— Катя? — удивился Тихомиров. — Что-нибудь случилось?

— Да нет, все нормально… Хотела узнать, когда ты придешь?

— Минут через сорок буду. А дети что?

— У себя… Занимаются.

— Ну? — положив трубку, торжествующе взглянула на Томку довольная Катюха. Но та, кажется, опять забыла то, о чем только что говорила. Ее заботило теперь совсем другое.

— Что, скоро придет?

— Сказал, минут через сорок будет.

Томка засуетилась: торопливо допила свое вино и затушила папиросу в пепельнице, полной окурков.

— Мне пора, милочка.

— Сиди. Чего ты напугалась? — удивилась Катюха.

— А чего мне пугаться?! — вскинулась Томка. — Нечего мне пугаться. Просто не хочу встречаться с твоим — ну его. Вытаращит глаза и будет молчать: ни компании не поддержит, ни к себе не уйдет. Зан-нуда он у тебя, Катька, прости господи… А ты что не пьешь-то? — вроде бы как случайно заметила она полный Катюхин стакан.

— Да что-то не хочется мне. Может быть, вместе выпьем?

— Была не была, — после притворного раздумья, рубанув воздух рукой, сказала Томка, — разливай!

Катя отпила несколько глотков и взглянула на Томку: зажмурившись, высоко запрокинув голову, мучительно медленно цедила ее подруга вино сквозь зубы. Кожа на тонкой шее напряглась, и видно, как перекатываются под нею мелкие Томкины глотки…

— Ф-фу! — выдохнула Томка. — Сколь пью ее, зар-разу, а пить не научилась.

— Это верно, — подтвердила Катюха.

— Где спички-то? — Томка вновь села за стол. Глаза у нее оживленно заблестели, морщины на лбу разгладились, тонкие черные волосы, собранные на затылке в небольшой пучок, и те, казалось, приобрели чистый оттенок, слегка завиваясь на висках.

— Я убрала уже, — удивленно ответила Катюха.

— Курить хочу.

— Ты же идти собралась?

— Вначале покурю.

Томка закурила и, выпуская дым сквозь тонкие ноздри, мрачно сказала:

— Себя берегешь? Помереть раньше времени боишься?

— У меня дети, Тома, мне их на ноги поставить еще надо…

— А я вот смерти не боюсь, — перебила Томка. — Молодая была — боялась, а теперь вот нет! Начхать мне на нее с пятого этажа! Понятно? А в молодости, — Томка неожиданно усмехнулась, — тогда я принца ждала. Наслушалась разных сказочек, дура, вот и выглядывала этого принца, а пришел Сенька Мешков, водкой напоил, да и в постель уволок. И я с тех пор эти сказочки ненавижу, про принцев которые…

— Значит, тебе жизнь исковеркали, — глухо заговорила Катя, — а ты решила мне исковеркать? Привела тогда Толика… Ты ведь знала, чем все закончится?

— А то ты не знала? — сощурилась Томка на Катюху.

— Представь себе — не знала, — с обидой ответила Катя.

— Ну и ничего, не померла ведь?

— Тебе хотелось, что ли?

— Тьфу! Чего буровишь? — Томка отвела взгляд и потянулась к Катиному недопитому стакану: — Ты не будешь?

— Нет…

— Тогда я выпью, не возражаешь?

— Пей… Я бы все равно в раковину вылила.

— Зачем? — насторожилась Томка и вдруг догадалась: — Своего боишься, да?

— Нет, не боюсь, — просто ответила Катя.

— А чего тогда?

— Да ничего…

— Мама, — заглянула в дверь Оксанка, которой шел уже восьмой годик, — сейчас кино будет. Пойдем?

— Иди, доченька, — Катюха тронула волосы на голове дочери, — я сейчас приду.

Оксанка попятилась, не сводя любопытных глаз с курящей Томки.

— В папеньку пошла, — проворчала Томка, когда Оксанка затворила дверь. — Вся в него…

На трамвайной остановке Томку слегка покачивало, и она придерживалась за Катюхин локоток, широко расставив тонкие ноги в коричневых полуботинках.

— Приезжай ко мне, Катька, — говорила она, — посидим, повспоминаем молодость нашу… А хочешь — пригласим кого?

— Кого? — удивилась Катюха.

— Тут как-то Толик тобой интересовался, — Томка подмигнула. — Старая любовь, она, знаешь, прочная… На всю жизнь.

— Не было у нас никакой любви, — вспыхнула Катюха. — Скотство лишь одно было! Так и передай ему…

— Сама и скажешь, чего мне от тебя ему, от него — тебе… Я, что ли, передатчик?

Подошел трамвай. Катюха помогла Томке взобраться с первой площадки в вагон. Думала, та хоть попрощается, а она как увидела Машу Конькову, так и взвыла от радости:

— Машенька, так ты во вторую? А у меня настроение, знаешь… Выпить охота, а выпить не с кем. Ну, трогай, что ли…

Маша сделала ручкой Катюше, снялась с тормоза и покатила в вечерний сумрак, резко и требовательно позвонив на перекрестке. А Катя стояла на остановке, смотрела вслед уходящему трамваю, и странное чувство вдруг овладело ею: словно бы жизнь проходит мимо и что-то важное, чего дожидалась она все годы свои, никогда с нею не произойдет.

С того вечера Томка вдруг зачастила к ней требовательная, нахальная, жестокая. И все реже отставляла в сторону свой стакан Катюха, и все более робко возражала подруге… И так прошло два года…

С некоторых пор Виктор Степанович Тихомиров стал с нетерпением ожидать ничем не примечательный вроде бы день недели — четверг. В понедельник, после выходных, он с облегчением думал, что до четверга теперь всего лишь три дня. В среду он возмущался тем, что до желанного дня все еще целые сутки. В ночь на четверг Тихомиров плохо высыпался, вставал раздраженный и помятый. Дома не чаяли дождаться минуты, когда он наконец уйдет на работу, а сослуживцы тоскливо выжидали окончание рабочего дня. И только после шести часов вечера Виктор Степанович оживал, суетливо собирая дружину, раздавая красные повязки и инструкции на очередное дежурство. Теперь они уже почти никогда не ходили вместе, а сразу разбивались на группы по два человека и разбредались в разные стороны. Виктор Степанович всегда уходил с Еленой Николаевной. Вначале этому молча дивились, потом по институту пошли шепотки, впрочем, довольно безобидные, а затем все привыкли к тому, что и Тихомирова бес попутал. Более десяти лет он не давал решительно никакого повода говорить о себе таким образом, и вот…

В десять часов вечера начинали сходиться у штаба, под который была отведена небольшая комнатка в полуподвальной части института. Тихомиров выслушивал рапорты, заносил в журнал случаи нарушений общественного порядка, забирал красные повязки и отпускал людей домой. И, наконец, они оставались с Еленой Николаевной наедине…

— Ну, слава богу, — вздыхал Виктор Степанович и выходил из-за стола, а навстречу ему поднималась со стула Елена Николаевна. Они сходились и крепко обнимались, и Виктор Степанович, осторожно гладя ее волосы, тихо говорил — Думал, не дождусь я сегодня этой минуты…

— Я тоже, — шептала Елена Николаевна, измученная за вечер мимолетными прикосновениями, опасливыми поцелуями и внезапными объятиями в пустынных проходных дворах. — Как все это тяжело.