Вячеслав Сукачев - У светлой пристани

Сразу же за утесом с палубы теплохода открывается небольшая, совсем даже крохотная, пристань. Пристанью называется она у деревенских ребятишек, а если по-настоящему, то просто сухогрузный плашкоут, на нем из соснового теса избушка, два ржавых кнехта, вот и вся пристань.

От Самой воды начинается высокий берег, густо поросший рябиной и молодым дубняком, так что в летнюю пору дома деревеньки не враз и приметишь. Стоит она, деревенька, огородами к Амуру, и досужие любители палубной природы порой диву даются, мол, что же это за огородная пристань такая, и спешат к вахтенному матросу за разъяснениями. И малый с синей повязкой на рукаве, засветившись от удовольствия красноватыми прыщами на лице, начинает длинно и путано что-то объяснять. Он и сам толком не знает, что это за пристань такая, зачем она здесь, кому нужна, а потому хмурит белесые брови и несет что-то об охотниках, гималайских медведях и, подумав самую малость, даже об уссурийских тиграх.

— А вот как пройдем еще три часа, — заканчивает малый, — то будет ба…альшая деревня. Там можно кету купить, а то и корюшка бывает. С пивом — одно удовольствие. — И тут же матросик торопливо бросается к сходням, так как басовито пропел гудок и единственный пассажир, сошедший с теплохода, давно поднялся на берег и теперь смотрит вниз, на теплоход и на то, как седой одноногий шкипер плашкоута Савелий отдает концы.

Кормой теплоход медленно отпячивается от пристани, из белой трубы вырывается копоть, он разворачивается, дает еще один протяжный гудок и, лениво покачиваясь, спешит дальше. Волны от теплохода ударяют в борт плашкоута, и Савелий, аккуратно складывая трапы, широко отставляет деревянную ногу, чтобы лучше сохранить равновесие.

В тот день теплоход уже почти скрылся за крутой излучиной, когда на плашкоут взбежала маленькая смуглая девушка. Она в растерянности посмотрела на белое, призрачное, теперь лишь смутно напоминающее тепло ход, и устало присела на скамейку. В зеленой рубашке с закатанными рукавами и белых брюках, с короткой прической и обиженно оттопыренными губами, она сильно смахивала на мальчишку-подростка. И действительно, женского в ней было разве лишь длинные, густые ресницы да ямочки на щеках.

Савелий почти с раздражением смотрел на девушку и едко думал: «Ну надо же, ни кожи, ни рожи, ни грудей, ни заду, а туда же, любовь крутить. Да чтоб тебя дождь намочил, поди не успеешь налюбиться». Он сердито прошел мимо нее, и деревяшка глухо, словно в пустую бочку, стучала по железной палубе плашкоута.

Было пять часов утра. Совсем недавно отпели петухи, а теперь, поторапливая хозяек, призывно и нетерпеливо мычали коровы. Они спешили на работу, за своим дневным молоком, а может быть, и скучали по простору, утомившись за зиму в тесных и душных стойлах. Монотонно стучал движок электростанции.

Светлана еще раз посмотрела на излучину, но теплохода уже не было, и была видна лишь сероватая вода, по-утреннему холодно отражающая солнечные блики. Она вздохнула и спрятала руки между колен, и ей было сейчас хорошо и досадно одновременно. Хорошо от этого раннего утра, и солнечных бликов, и сизой свежести воздуха, неуловимо отдающего смольем. Хорошо и потому еще, что Савелий, разматывая сердито удочки, окончательно запутал леску и теперь не обращал на нее внимания. А досада постепенно проходила, и на смену ей уже спешило что-то светлое и волнующее, от чего Светлана невольно улыбнулась и прикрыла глаза, спрятав под ресницами синим загоревшиеся глаза.

Потом она легко поднялась со скамейки и пошла на корму к Савелию, потому что уже не могла сидеть в одиночестве, а хотела поговорить с человеком и хоть самой малостью поделиться тем светлым и хорошим, что внезапно пришло к ней.

— Дядя Савелий, помочь вам? — Она присела на корточки и просительно заглянула в лицо Савелия, отчего и вовсе сделалась похожей на мальчишку.

— Помогальщица с тебя, — проворчал Савелий, — такая рань, еще и черти-то в кулачки не бьют, а ты уже тут как тут. Да держи узел-то, держи, коль помогать вызвалась.

— Я у Нинки роды принимала, — немного смущаясь, сказала Светлана.

— Ну?! — удивился Савелий и тоже присел, вытянув перед собой деревяшку. — И кого же она?

— Девочку.

— Язви их, — чертыхнулся Савелий, — да что это они заладили, одних девок всем селом прут. Или мода такая пошла, как на штаны?

— Три восемьсот, — сообщила Светлана, — хорошенькая такая, толстенькая.

— Нинка-то сильно мучилась?

— Что вы, дядя Савелий, если бы всем так приходилось…

— Такой дуре чего не рожать, — усмехнулся Савелий, — она ведь что в длину, что в ширину одинакова будет. У нее и молока, поди, на троих достанет. Ты поэтому и опоздала?

— Ну да. — Светлана зацепилась крючком за брюки и с испугом покосилась на Савелия.

— Дай-ка, помощница, — недовольно нахмурился Савелий и большими, с набухшими венами руками ловко отцепил крючок. — Ты что же, и рожать через ширинку будешь?

— Скажете тоже, дядя Савелий. Вот вы бы попробовали в платье походить.

— Еще чего, — даже засопел от возмущения Савелий, — только и осталось… А твой-то беркутом с мостика смотрел, куда там — орел! — В голосе Савелия была плохо скрываемая насмешка, и Светлана покраснела, словно уличил ее старый шкипер в чем-то нехорошем.

И в то же время она радовалась тому, что Савелий хотя бы таким образом вспомнил о Володе, и уже за одно это ' она была благодарна ему.

— Ладно, я пойду. — Светлана выпрямилась и, закинув руки за голову, сладко потянулась.

— Смотри, — уже с теплотой в голосе сказал Савелий, насаживая на крючок жирного земляного червя, — дохороводишься ты с ним. То ли у нас своих ребят мало…

Светлана почти взбежала на берег и, запыхавшись, приложив руку к сердцу, оглянулась на пристань. Над избушкой Савелия вился синеватый дымок, наверное, готовил он себе уху на завтрак из вечернего улова. С высокого берега плашкоут казался совсем крохотным, но, залитый солнцем, он светло отражался в воде, и Светлане казалось, что такая же светлая и чудесная жизнь у нее впереди.

Она любила эту пристань, по-своему любила и ворчливого, вечно чем-то недовольного Савелия. Всю зиму Светлана с тоской смотрела на мертвый плашкоут, вытащенный леспромхозовскими тракторами на берег. Всю долгую зиму мечтала она о таких вот летних днях, и лето пришло, а чуть раньше пришла весна, и пришел Володя. Может быть, и пришел-то потому, что жила в ней какая-то странная и сильная любовь ко всему, что связано с водой. Еще девчонкой она могла часами просиживать у озера, могла с удочками за несколько километров уходить на любимую протоку и там, оставив удочки под кустом, смотреть на то, как медленно и спокойно катится желтая от глины вода.