Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

На прощанье Антон сказал:

— Смотри не ходи одна в лес, заблудишься с непривычки.

Ребята пришли на другой день, звали ее. Но она спряталась в сенях — будут еще смеяться. Они покричали и ушли. Потом упрекала себя: противно прятаться, если еще придут — непременно выйдет к ним. Вечером на подоконнике оказался огромный капустный лист, а на нем крупная смородина. Решила — наверное, Маруся.

А ночью сквозь дрему Нина снова слышала робкие оправдания Марфушки и въедливый голос мужика. Проскрипели ворота. Залаяли собаки. Нина уже знала: когда этот страшный невидимый мужик уходит, всегда лают собаки.

Нина привыкла просыпаться на рассвете, когда пастухи гонят в поле стадо. Коровы мычат на разные голоса: одни ревут протяжно и свирепо, другие — кротко, а иные — лениво, будто спросонок. На все лады — от тонкого ягнячьего до густо-басовитого — овцы. Нине нравилось смотреть из окна на стадо, особенно на овец. Смешные, бестолковые, сбиваются в кучу, шарахаются.

В избу вошла Марфушка, а за ней с кринкой в руках соседка Архиповна, высокая костистая старуха.

— Коли недужится, нече ходить, — проговорила Архиповна, ставя кринку на стол.

Марфушка, держась одной рукой за поясницу, достала с полки кружку, налила в нее молока, дала Нине.

— Пей да ложись, раным-рано еще, — кряхтя, Марфушка опустилась на лавку. — Кабы не нужда, разве пошла. А то придет беда — и лебеда еда…

— Сулил же тебе комбед, — сказала Архиповна, она стояла у дверей, сложив руки под грудью.

— Сулил-то сулил, — Марфушка безнадежно покачала головой. — В Петуховке, слыхала поди, был комбед, да богатеи разогнали. Вот и надейся… Да и кому наперед дадут помощь — тому, у кого детишки… Не мне бессемейной…

— Да уж, однако, так, — согласилась Архиповна.

Нина тянула теплое, пенящееся молоко, слушала и с жалостью поглядывала на Марфушку.

— Эй, Марфа! — донесся с улицы женский голос.

Под окном стояла с коромыслами на плечах некрасивая носатая женщина.

— Сазониха! — ахнула Марфушка и кинулась к окну.

— Али разбогатела, — жестко произнесла женщина. — Кажный погожий день дорогого стоит, а ей горя мало? Небось, как припрет, идут к Сазонову, а долги платить — так вас и след простыл. Не придешь — на себя пеняй! — Не дожидаясь ответа, носатая зашагала прочь.

Марфушка, охая на каждом шагу, принялась собираться.

— Чтоб она сдохла! — с ожесточением плюнула Архиповна и, сокрушенно покачав головой, добавила: — Однако всех нас переживет. Видать, кому не умереть, того всем миром не спереть.

— Знаете что, — сказала Нина, — а вы на этого Сазонова пожалуйтесь.

— Кому ж на него жаловаться-то?

— Советской власти.

— И, девонька, он тогда совсем меня со света сживет. Не понимаешь ты наших деревенских. Мала еще, вот и нет понятия об деревне.

Оставшись одна, Нина долго не могла уснуть. Противно-нудно жужжали под потолком мухи. В голову лезли скучные мысли. Так было бы интересно пойти с Марфушкой на покос, но неудобно сейчас. Ей, конечно, не до того… Как она сказала: «Придет беда — и лебеда еда…» Лебеда — нужда, лебеда — беда, беда — бедные. Марфушка бедная… Бедные — это, наверное, те, у которых все время беда… беда… беда…

В полдень пришла Архиповна.

— Штец тебе принесла, — сказала старуха, — постные шти-то, но молочком забелила, все, гляди-ка, повкуснее. Ты кушай, кушай, пока не простыли. — Архиповна села на лавку, подперев щеку рукой. — Совсем занедужила Марфа-то. Внучка моя бегала на покос, харчи носила, так сказывали бабы: свалилась Марфа, положили они ее под кустики в холодочек.

— Почему же ее к доктору не повезут?

— Эээ, милая, дохторов у нас на деревне нету. Вечером привезут, поправлю ей маленько спину да живот, бог даст, полегчает.

Щи невкусные, несоленые, но, боясь обидеть старуху, Нина ела.

— Уж не до тебя Марфе-то, — вслух, будто Нины здесь вовсе и не было, рассуждала Архиповна, — взяла бы я тебя к себе, да негде тебе у нас расположиться. Ты вот спать привыкла в отдельности. Ну, и дед у нас-то хворый, дух от него чижолый…

После ухода Архиповны Нина долго слонялась по избе, не зная, чем себя занять. Принялась было читать «Оливера Твиста», но перед глазами у нее все была Марфушка-вековушка. Знала бы о ее болезни мама! А если написать письмо? Нина вытащила из своей корзинки бумагу и конверт. Села к столу.

«Дорогая мамочка, Марфушка сильно заболела. Ее надо лечить, а в деревне докторов нет. Этот Сазонов ужасно злой. Марфушка говорит, что он со свету ее сживет. Мне Марфушку ужасно жалко. Она порченая. Мамочка, приезжай скорее и забери меня. Целую тебя, твоя дочь Нина. Скажи Домнушке: пусть она приезжает. За Марфушкой некому ухаживать. Мамочка, попроси у доктора Аксенова какого-нибудь лекарства для Марфушки».

Запечатала письмо, написала адрес. Но где почта? Как-то Марфушка говорила, что почта в соседней деревне Петуховке. Но как пройти в Петуховку? Антон. Вот кого надо спросить.

Мостик, на котором доски прыгали, как клавиши, Нина нашла, без труда. Наверное, и сегодня Антон погонит здесь телку. Чтобы никто ее не увидел, Нина забралась под мостик. Сидела и швыряла камешки в воду, но скоро забыла про камешки — заели комары.

В Деревне лаяли собаки, за мысиком озабоченно крякали утки, а в кустах тальника на другом берегу какая-то птичка жалобно выводила: чиииирр… чииир… чиир… «Зовет детей», — решила Нина. Интересно, а могут птицы думать? Любят же они своих птенцов, кормят их. Коля сказал, что это инстинкт. Ну, а если птица потеряла детей и ей грустно? Нет, наверное, птицы хоть немножко думают… Интересно, что про нее Антон думает? А вдруг он пойдет другой дорогой? Она решила сосчитать до тысячи и уйти, досчитала до двух тысяч, сбилась и бросила.

Она его увидела не по ту сторону реки, а на том же берегу, где она сидела. Значит, он перешел брод где-то выше. Со всех ног бросилась к Антону. Заметив Нину, он быстро пошел ей навстречу. Антон протянул капустный лист с крупной смородиной.

— Значит, это ты приносил?

Он молча кивнул. Они шли рядом. Нина машинально кидала в рот ягоды, мучилась, не зная, как ему обо всем рассказать.

— Ты чего бежала? — спросил Антон.

Он с первых же слов все понял:

— Ладно, давай письмо, я отнесу его в Петуховку. Почта там. Может, угадаю под отправку — так завтра мамаша и получит. — Антон вслух прочел адрес.

— Ты умеешь читать? А Марфушка говорила, что в деревне все неграмотные.

— Умею. Дома я учился. Ты ступай, — сказал он, — я напою телку. Письмо я отнесу на почту, может, сегодня и отнесу.

Нина медленно побрела по берегу. Кто-то ее догонял, она оглянулась. Антон, сказав: «Погоди», снял потрепанный картуз и вытащил из-под подкладки бумажку. Сунув бумажку ей, он пробормотал: «Дома прочтешь» — и убежал.