Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

Почерк четкий, как у Кати на уроках чистописания.

У Нины захватило дух. Это он написал про нее. Антон. Она шепотом сказала: «Антон» — и засмеялась.

Марфушка была уже дома, лежала на лавке, жаловалась, что спину «ни согнуть, ни разогнуть» и голову «трамтит и трамтит чегой-то».

Вечером Нина в деревянной лохани мыла ноги на ночь. И вдруг кто-то негромко окликнул. Антон! Он стоял у ворот и смотрел на нее. Одернув платье, она с мокрыми ногами подбежала к воротам.

— Отнес я письмо. Почтарь сказал: завтра получат.

Антон так же внезапно исчез, как появился. Нина даже поблагодарить его не успела.

— Кто там приходил? — слабым голосом спросила Марфушка.

— Мальчик один, я его попросила… он ходил на почту… Его зовут Антон.

— А, этот… Они хорошие люди, надежные, из беженцев, А может, хуторской Антошка?

— У них еще телка, он ее пасет. Такой добрый мальчик… Он обещал…

— Тогда из беженцев. Только не ихняя телка-то. Чужую он пасет. За кусок хлеба и пасет. Они и с детей готовы три шкуры содрать. Антон хоть уж, почитай, большак, а брательник у него, еще десяти годочков нет, они вместе весной на пашню ходили. От темна до темна батрачили. Господи, будет такое время, когда ребятишки на богатеев спину гнуть не станут? Будет аль не будет?

— По-моему, будет, — сказала Нина.

— Добро, кабы по-твоему, — Марфушка глубоко вздохнула и сказала: — Кабы дожить.

Нина никак не могла заснуть и очень обрадовалась приходу Архиповны.

— Дай-кось, думаю, погляжу, как она, сердешная, — проговорила старуха, присаживаясь к Марфушке на лавку.

— Однако помираю я, — со всхлипом вздохнула Марфушка.

— А ты не кликай смерть, настанет час — небось ее замешкается, — строго сказала Архиповна. Она зажгла лучину и прикрепила ее к таганцу на шестке. — Настою из травки принесла тебе, выпьешь, гляди-ка, и полегчает. Девонька-то кушала? Али некушамши легла?

— Спасибо, я молоко пила.

— Ну и ладно. Ты, милая, спи. Повернись к стеночке и спи, а я малость Марфе спину поправлю.

Архиповна осталась ночевать. Сквозь сон Нина слышала, как она то и дело вставала к стонущей Марфушке, грозилась на кого-то найти управу, давала Марфушке воды «испить», потом так же сердито шептала молитвы, будто выговаривала богу.

Мама и Домнушка, очень встревоженные, приехали через день к вечеру.

Домнушка осталась в деревне, ухаживать за сестрой. Марфушка, несмотря на жару, все зябла, потихоньку охала и без конца просила пить.

Провожая их, Домнушка вытирала слезы головным платком.

— Гнула Марфа спину на богатеев, да, видать, сломалась.

На выезде из деревни, у речки Нина увидела ребят и Марусю. Она помахала им рукой, поискала глазами Антона и не нашла.

— Знаешь, мамочка, тебе письмо отнес один мальчик, то есть не тебе, а в Петуховку.

— В Петуховку? — удивилась мама. — Это же верст пять.

Выходит, Антон ради нее прошел пять верст туда и пять обратно. А она ему даже спасибо не успела сказать. Увидит ли она еще его когда-нибудь?

Мохнатая коротконогая лошаденка споро бежала, отгоняя хвостом паутов. Нина вглядывалась в кусты: не покажется ли бурая телка…

Радость возвращения — особая радость. Во дворе на черемухе черные шелковистые ягоды, возьмешь в рот — язык сразу к нёбу привяжет. В роще крапива вымахала вровень с забором. Под лопухом, все равно что под зонтиком, можно укрыться от дождя. На березках кое-где уже просвечивали желтые листья.

— Роща — это что… А лес знаете какой бывает!.. — рассказывала Нина сестрам. Лес… Маруся… Как заблудилась и как ее спас от медведей (в «Медвежьей балке», конечно же, живут медведи) мальчик Антон. Сестры сидели на своем излюбленном месте — в конце аллеи на пеньках. Нина вытащила из кармана потемневшую на сгибах бумажку. Катя и Натка от стихов пришли в восторг.

— Он в тебя влюблен! — воскликнула Катя. — Девочки в школе говорили: если кавалер влюблен в барышню, он обязательно пишет ей стихи.

— Глупости! Во-первых, он не кавалер, просто он хороший мальчик! — Нина рассердилась больше из-за того, что сама считала: конечно, влюблен, только об этом она должна одна знать.

Каждый раз ее рассказы о деревне обрастали все новыми подробностями: таких стрекоз в роще и не бывает, та стрекоза была с карандаш, а на ней сидела божья коровка. Коля, услыхав, как он его назвал, «стрекозлиный» рассказ, спросил:

— А не перевозила ли стрекоза на своей спине настоящую корову?

Нина постаралась больше при Коле не распространяться.

…Нина помогала бабушке мыть посуду, когда вошла Домнушка и, заплакав, проговорила:

— Привезла я Марфушку. Кровью харкает, горемычная. Видать, скоро богу душу отдаст… Может, и к лучшему — хоть отмаялась бы… Прости меня, господи, грешную!

— Не следует так говорить, — сказала бабушка. — Завтра схожу к доктору Аксенову. Он устроит Марфушку в больницу. Никогда нельзя отчаиваться.

— Загубили злые люди нашу голубицу бессловесную, — причитала Домнушка. — Я ли не молила господа бога… За что ее господь покарал? Ведь нет на ейной душеньке ни единого греха.

В столовой раздался бой часов. Шесть раз. Скоро придет Коля. Он теперь матрос, ходит в плаванье. Сейчас пароход ремонтируют, а Коля разгружает баржи.

Нина пробежала по двору и уселась на лавочку у ворот.

Худощавую фигуру Коли она увидела еще издали и заторопилась ему навстречу.

— Что-нибудь случилось? — спросил он озабоченно.

— Случилось. Домнушка привезла свою сестру, а она кровью харкает. Скоро умрет. Домнушка говорит, может, и к лучшему, хоть отмаялась бы…

— Что за чушь! — рассердился Коля. — Ее лечить надо.

— Знаешь, богатый мужик заставил ее, больную, идти на покос, за хлеб отрабатывать. Бог его за это накажет?

— Черта с два! Скажи бабушке: я пошел к доктору.

…Аксенов устроил Марфушку в больницу. Варя и Катя носили ей передачу.

— Принесла я доктору сеенки, — рассказывала Домнушка. — На дочкино, актрискино, пальтишко выменяла. Доктор уж так на меня рассерчал, чуть ногами не затопал. Теперь, говорит, медицинская помощь бесплатная. Это, говорит, великое достижение Советской власти.

— Аксенов глубоко порядочный человек. Он и раньше не брал денег с бедных, — сказала бабушка.

— Другие-то брали, — вздохнула Домнушка. — Ох брали.

Вскоре новое событие растревожило семью Камышиных. Лида собралась в Москву. Насовсем. Мама отговаривала Лиду. Бабушка долго ее увещевала. Лида вышла из бабушкиной комнаты с упрямо стиснутыми губами и красными глазами. Сестры слышали, как тетя Дунечка сказала бабушке: «Дикие фантазии взбалмошной девицы». Лидин отъезд в Москву представлялся сестрам чуть ли не геройским поступком.