Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

— В наводнение все эти карточные домики затопляет, — сказал Федор Иванович. — Кстати, лет этак через двадцать о наводнениях будут знать только по рассказам. Вон, видишь, голубой домишко? — Федор Иванович показал на вросший в землю маленький дом с рябиной у крыльца. — Я жил там когда-то.

По его улыбке Нина поняла, что с этим домом у него связаны какие-то воспоминания и что он нарочно пошел этой улицей, чтобы увидеть голубой домишко.

Они вышли к деревянному мосту. Внизу, меж зарослей ивняка, пряча дно, сонно пробиралась зеленая речушка. С моста видно, как речушка впадает в широкую полноводную реку.

— Люблю старые города, — будто вслух подумал Федор Иванович.

— А я больше никаких городов не видела, — вздохнула Нина.

— Увидишь. Времени у тебя много впереди. Теперь я тебе открою тайну — мы идем к Ивану Михайловичу.

— К какому Ивану Михайловичу? Кто он?

— Ты забыла Петренко?

— Петренко?! Нет, что вы! Петренко я не забыла. — Нина от радости не знала, что и сказать. Боже мой, сейчас она увидит Петренко. Часто забилось сердце, как в те далекие-далекие времена, когда она через темную гостиную бежала к нему на кухню. — Он здесь? Да? Значит, я… то есть мы, идем к нему? Я сразу не поняла, про какого Ивана Михайловича. Знаете, у нас никогда его не звали по имени, а только по фамилии. — Все время сбиваясь от смущения, словно оправдываясь, пыталась объяснить Нина.

— Ну, ну… Ты была маленькой. И в том, что солдат не называли по имени, виновато общество, в котором ты жила.

— Но и теперь ведь еще есть такие, как раньше… — почувствовав, что сейчас ко всему она еще выложит и наболевшее про Африкана, Нина замолчала.

Он посмотрел на нее ласково, внимательно.

— Я рад, что у вас побывал…

Небольшой одноэтажный флигелек стоял в глубине двора. У забора вперемежку росли сирень и черемуха.

Во дворе густо лежал тополиный пух. Они поднялись на высокое крылечко, навес над ним подпирали точеные столбики. Пришлось долго стучать, Нина испугалась: а вдруг никого нет дома и она так и не увидит Петренко? Дверь открыла молодая женщина, показавшаяся Нине очень красивой. Она стояла в черном провале двери. Нина увидела ее сразу всю: высокую, статную, полногрудую.

— А, Федор Иванович, проходи! — певуче проговорила она. — Это что, твоя дочка?

— Нет, к сожалению, не дочь.

— Вот, понимаешь, не знала за тобой…

Федор Иванович не дал ей договорить.

— Это дочка моих хороших знакомых. Иван знает ее с тех пор, когда она еще пешком под стол ходила.

Комната, куда провела их женщина, несколько удивила Нину — казалось, хозяева только что переехали или собираются уезжать. Голые стены. В одном углу — корзинка с крышкой, на ней громоздился фанерный баул. К стене сиротливо жалась, обтянутая черной потрескавшейся клеенкой, продавленная кушетка. В этой неприбранной, лишенной и тени уюта комнате странное впечатление производило превосходное беккеровское пианино. Вероятно, так же бы выглядел цветущий куст роз в голой пустыне.

— У меня малость завозно, — весело, словно сообщая радостную новость, сказала женщина. — Нагрузок до черта. Дома не поспеваю с хозяйством управиться. Ну, давай твои пять — будем знакомиться, — энергично, по-мужски, тряхнула Нинину руку. — Анфиса, женорг, — представилась она. — А тебя как звать? Благородное имечко. Не сравнишь с Анфисой. Как ты полагаешь: может, сменять? Теперь все меняют. — Анфиса захохотала и скрылась за дверью. — Обождите, я тут малость подмарафетюсь.

— Это кто? — шепотом спросила Нина.

— Жена Ивана Михайловича, — усмехнулся Кащей.

«Значит, у него есть жена! Вот уж не думала. А вообще-то что особенного? Но он же старый. Я была совсем маленькой, а он — солдат. Он старый, а Анфиса молодая». — Мысли эти вызвали глухое недовольство.

Анфиса с треском распахнула дверь, и на секунду задержалась, как бы давая собой полюбоваться. Она была действительно хороша. Наверное, про таких говорят: кровь с молоком. Короткая челка кокетливо, веером рассыпалась на выпуклом лбу.

— Заходьте, — пригласила Анфиса, — а то Вань уж заждался.

Незнакомый человек лежал на широкой железной кровати. Его левая нога, забинтованная по колено, покоилась на подушке. Лохматая крупная голова. Гладко выбритое, с твердыми скулами незнакомое лицо. Из-под густых пшеничных бровей на Нину тепло смотрели глубоко посаженные глаза.

— Вот она какая! — сказал человек удивительно знакомым, идущим из далекого детства голосом.

И тут она поняла: человек с гладко выбритым лицом и совсем-совсем не старик — это и есть Петренко. Почему она его сразу не узнала? Каждый раз он другой, там, у тюремной стены, был другой.

— Вот, привел, — сказал Федор Иванович, с улыбкой поглядывая на них.

— Здравствуйте, — проговорила Нина. Ее сковывало присутствие Анфисы, зорко, с ухмылкой наблюдавшей за ней.

— Здравствуй, здравствуй, бери-ка стульчик да присаживайся поближе.

Нина подвинула стул к кровати, села и, не зная, что говорить, куда деть руки, принялась теребить галстук.

Анфиса рылась в комоде, тихо поругиваясь:

— И куда ее холера занесла.

Наконец Анфиса рывком задвинула ящик комода и, ни капли не смущаясь, что-то спрятала за вырез блузки.

— Вы тут гостите, а меня товарищи ждут, — громко оповестила она. — Шамовка в кухне. Если поздно ворочусь, ты уж, Федор Иванович, расстарайся. Пошла я.

Иван Михайлович оборвал себя на полуслове, внимательно и грустно посмотрел на Анфису. Она же на него не взглянула. Гулко простучали в соседней пустоватой комнате ее шаги.

— Анфиса заведует женотделом, — сказал Петренко, — дают ей бабы прикурить. Ни одного свободного вечера.

Хотел ли он оправдать внезапный уход Анфисы или ему неловко было за домашнюю неустроенность?

— Очень у вас болит нога?

— Теперь-то не шибко.

— А отчего она заболела?

— С басмачами, Ниночко, воевал. Бисов вражина меня и покалечил. Не поберегусь, и одолевает хвороба.

Нина уловила в его голосе знакомые с детства интонации — так в детстве Петренко рассказывал ей свои «баечки».

— Большая стала, — Петренко улыбнулся ей, — а что, Федор, если нам и вправду перекусить малость? И чарочку пошукаем. Поищи там на кухне каких-нибудь харчишек.

Федор Иванович отправился на поиски харчишек. Они остались вдвоем.

— А я вас сразу не узнала, — сказала Нина, разглаживая рукой скрученный галстук.

— Стар о й стал?

— Нет, что вы! Наоборот, я почему-то думала, что вы не то что старый, а пожилой.

— Эх, Ниночко, как ни крути, а четвертый десяток разматываю. Но ничего — мы еще мировому капитализму кровь попортим. Расскажи, как ты живешь? Слыхал я про Катю. Тихенькая была. Послушная… У тебя как здоровьице? А бабушка? Я ее не раз вспоминал. Случалось, у нее нелегальную литературу прятал, еще когда у вас служил. Ясное дело, догадывалась, а виду не подавала. Говорит: «Не беспокойся, твои вещи — ведь бачила, какие вещи, — в сохранности будут». — Петренко замолчал, вытащил из-под подушки металлическую коробочку с табаком и курительной бумагой. Большие, рабочие руки ловко свернули цигарку.