Овадий Савич - Воображаемый собеседник

Вечер прошел, как всегда, тихо, после обеда Петр Петрович заснул по привычке, выпил чаю и потом, на сон грядущий, вышел погулять. Проходя мимо дома Маймистовых, у которых сын вчера с ума сошел, он поглядел на окна. Но окна были закрыты, и даже занавески опущены. По главной улице гуляла молодежь, веселилась, Петр Петрович встречал сослуживцев, и все они, еще днем приглашенные на именины, приветствовали его особенно сердечно. Он вернулся домой в очень хорошем настроении. Дома тоже все было спокойно, Константин усердно учился, Елена Матвевна шепнула мужу, что мальчик нарочно ночью сидит за книгами, чтобы завтра подольше побыть с отцом. Петр Петрович был очень тронут и прошел мимо комнаты сына на цыпочках. Елизаветы дома не было, она загулялась. Петр Петрович взял газету, прочитал, потом принялся за книжку. Елена Матвевна шила и время от времени сообщала ему свои хозяйственные заботы, а он кивал ей головою. Тем временем вернулась Елизавета, веселая, свежая с воздуху, и крикнула на весь дом:

— Ну, как, папочка, завтра кутим?

Елена Матвевна зашикала на нее, опасаясь за занятия Константина. Елизавета весело, на цыпочках, подбежала к родителям и, беззвучно смеясь, поцеловала своих стариков. Потом она убежала, повозилась еще за стеной, попробовала что-то спеть, но, должно быть, тотчас вспомнила, как мать на нее зашикала, и оборвала пение. А еще через минуту в доме наступила полная тишина.

Петр Петрович отложил книжку и начал раздеваться. Елена Матвевна еще раз перечислила, как бы напоминая самой себе, имена завтрашних гостей и прибавила:

— Черкаса тоже позвала, очень благодарил, сказал, обязательно приду из театра. Ох, не люблю я что-то его, не звала бы, да как-то неловко, чтоб он за стеной все слышал. А уж он-то рассыпается…

Петр Петрович широко зевнул и пробормотал:

— Да, да… Ну, что ж, он ничего, он человек хороший.

Он скинул уже сапоги и приготовился было усесться на кровати, когда Елена Матвевна взглянула на часы и всплеснула руками.

— Батюшки, первый час уже! Ну, Петр Петрович, настал уж день твоего ангела, дай-ка я тебя поздравлю первая, как всегда.

Она подошла к нему и крепко его поцеловала под пушистые седые усы, чуть-чуть прослезилась и тотчас же рассмеялась. Петр Петрович похлопал ее по плечу, сказал: «Ну, ладно уж, старуха, ладно», — и в прекрасном настроении лег и сейчас же уснул.

Проснувшись поутру и услышав запах кренделя из кухни, он улыбнулся. Так полагалось, чтобы в каждый семейный праздник чай утром пили не с покупным хлебом, а с домашним кренделем. Петр Петрович встал, выслушал от всех поздравления и напился чаю. Потом в дверь постучал Черкас и тоже поздравил и Петра Петровича, и Елену Матвевну, и всех, кто сидел за столом. Его пригласили выпить чаю, он приглашение принял, а уходя по делам, поздравил всех еще раз и поблагодарил, что позвали его на вечер. День был праздничный, и все как-то было празднично. И Петр Петрович, хоть и чувствовал себя виновником общего торжества, однако ни разу не вспомнил, что все дело — в дне его рождения, что годы идут не назад, а вперед и что совсем недавно было ему пятьдесят четыре, а вот уже к этим пятидесяти четырем прибавилась еще одна единица. Может быть, не предался он этой грустной философии оттого, что день его рождения совпадал с именинами, с днем ангела, а ангелы, как известно, земному исчислению не подвержены. В старое время, собственно, и праздновались именины, а это уж уступка была новизне, что звали всех на день рождения, а насчет ангела вообще старались не упоминать.

День и дальше проходил спокойно, приятно, вовремя погуляли, вовремя и вкусно пообедали, за обедом никто из детей книжки не принес, разговоры велись тихие и неспешные, Петру Петровичу пододвигали его любимые куски. После обеда он прилег, а Елена Матвевна отправилась на кухню готовить ужин на двадцать почти что персон. Прислуги Обыденные не держали, а для торжественного случая на подмогу мастерице Елене Матвевне приглашалась соседка из нижнего этажа, вдова слесаря, скромная и тихая женщина, которую все звали Дашенькой, несмотря на ее возраст. И вот, проснувшись, Петр Петрович отправился на кухню спросить насчет чаю, но по дороге услыхал через открытую дверь такой разговор.

— Так ты говоришь, Дашенька, — сказала Елена Матвевна, и по голосу ее было слышно, что она раскатывает скалкою тесто и потому говорит отрывисто, — так ты говоришь, Дашенька, что он очень буйствовал?

— Ах, Елена Матвевна, — певучим голосом, весело отвечала Дашенька, — да ведь стекло он разбил прямо на кусочки, ну прямо — вдребезги разбил. И мебель поломал, только не говорят они, сколько. И посуду, наверно, тоже не пожалел.

— Отчего же это случилось с ним, Дашенька, как ты думаешь? — спросила снова Елена Матвевна, и слышно было, что она еще усерднее раскатывает тесто.

— А кто ж его знает, отчего, — задумчиво ответила Дашенька. — Может, обидели чем или сам он не ужился. Все-таки он вроде дурачка был. А то еще бывает, что это от мыслей случается, у кого ума-то не хватает, а все хочется понять.

— Дашенька, — прервала ее Елена Матвевна, — посмотри-ка, пирог не подгорел ли.

— Нет, — после паузы ответила Дашенька, — подрумянивается еще.

— Ну, смотри. А что он кричал, Дашенька, когда это с ним случилось, ты не знаешь? Я слыхала, что он крикнул, будто все падаль едят.

— И это кричал, — еще певучее и веселее прежнего ответила Дашенька. — Это он, когда его отец со стола погнал. А потом он еще другое говорил. Еще он говорил, что все умрут, вон, закричал, она с косой стоит — про смерть это.

— Такой молодой, а какие мысли, — вздохнула Елена Матвевна.

— Ну, и еще он кричал всякое, — продолжала Дашенька, — да они не хотят говорить. А это вот по всему дому и даже на улице слышно было.

— А знаешь, Дашенька, — сказала Елена Матвевна и даже, судя по голосу ее, на время прекратила работу, — ведь вот, что ты рассказываешь, я еще в этих словах сумасшествия не вижу. Это ведь мог и здоровый сказать.

— Ну, что вы, Елена Матвевна, — ответила Дашенька, — где же молодому человеку, если он здоровый, таких слов набраться? Здоровый выругается как-нибудь, а не то чтобы кричать, как все равно кликуша.

Больше Петр Петрович не слушал. Ему вдруг расхотелось чаю, а когда он провел рукою по волосам, он почувствовал, что лоб у него мокрый. Отчего-то стало ему очень тоскливо, и вот тут он в первый раз вспомнил, как сказал ему вчера Ендричковский «ого-го». Петру Петровичу стало чуть-чуть страшно. Как будто никакой видимой связи между рассказом Дашеньки о сумасшедшем и словами Ендричковского не было, а Петр Петрович все-таки чувствовал, только никому и даже самому себе не мог объяснить, что какая-то таинственная связь здесь все-таки была.