Овадий Савич - Воображаемый собеседник

Через несколько дней после именин Петра Петровича случилось так, что в кассу поступили как раз деньги, а в распределитель прибыла новая партия товара. Все сотрудники с накладными принимали товар во дворе, и большая комната была пуста, когда в нее вошел Петр Петрович. Он, очевидно, очень устал, потому что, войдя, он сел на первый же стул у входа, глубоко вздохнул и закрыл глаза, приложив руку к сердцу. Тоска не оставляла его все эти дни, а головокружение и перебои в сердце повторялись все чаще и чаще. Он никому не говорил о своих ощущениях, не желая никого пугать, и все надеялся, что они скоро пройдут, вот только надо встряхнуться. Он уже не понимал, тоска ли вызывает эти ощущения, или они вызывают тоску. Но если б не тоска, он не обращал бы внимания на голову и сердце, — по крайней мере, так ему казалось. Он всячески стремился уходить от людей, оттого что они ему стали скучны и он боялся расспросов, разговоров, сожалений. И в семье и на службе заметили, что Петр Петрович стал неразговорчив, несообщителен, скучен. Дома это приписывали временной усталости, сослуживцы же таинственно переглядывались друг с другом, как будто они что-то знали и на что-то могли намекнуть. Но в том-то и дело, что и они ничего не знали и ничего не могли назвать.

Отдышавшись, Петр Петрович стал вспоминать, зачем он, собственно, пришел сюда со двора. Мысли его в последние дни были так рассеяны, что он стал забывать сплошь и рядом самые обыкновенные вещи. Он отчасти потому и не хотел говорить с людьми, что боялся и разговор повести так же путанно и с такими же провалами, как путались и рвались его мысли. Он понимал, что его могут принять если не за сумасшедшего, то за нервнобольного, а он сам себя больным не считал и вовсе этого не хотел. Сосредоточившись наконец, он вспомнил, что пришел за накладной, понадобившейся сейчас во дворе для проверки принимавшегося товара. Так как все сотрудники были заняты непосредственным делом, а тов. Майкерский и Петр Петрович только наблюдали, то начальник и попросил помощника поискать накладную.

Вспомнив это, Петр Петрович, однако, позабыл другое. Он никак не мог припомнить, где бы могла лежать нужная бумажка. То ли он забыл, то ли просто не знал, куда прятали сотрудники эти накладные, в чьем столе, в чьих бумагах надо было ее искать. Бежать вниз и потом снова подняться наверх Петру Петровичу не хотелось. Он не желал обнаружить свою рассеянность, да и просто это было ему сейчас не по силам. Стараться припомнить, где могла лежать эта бумажка, значило понапрасну терять время. Так как всех столов, папок и бумаг было в конце концов не так уж много, то и проще всего казалось — спешно перерыть всю комнату. Так Петр Петрович и сделал. Он переходил от стола к столу, ворошил папки и наметанным глазом быстро определял, что в этой папке накладной нет.

Накладная, однако, куда-то запропастилась. Время шло, да и немало его потерял Петр Петрович, отдыхая на стуле. Внизу, наверно, уже ждали его, минут через пять еще, вероятно, прислали бы кого-нибудь посмотреть в чем дело. Петру Петровичу совсем не хотелось, чтобы вбежал, запыхавшись, кто-нибудь из молодых, изумленно поглядел бы на него, вмиг нашел бы бумажку и, отнеся ее вниз, шепотом рассказал бы другим, как бился Петр Петрович у столов и ничего не мог найти, и чтобы потом сослуживцы переглянулись с тою жалостью, которую он уже замечал в их прячущихся взорах. Он ускорил свои поиски, лихорадочно перелистывал бумаги, швырял папки, выдвигал ящики. Накладная не находилась.

Сердце Петра Петровича опять забилось ускоренно. Усилием воли сдержав начавшееся было головокружение, он кинулся к столу бухгалтера Евина. У того все лежало в образцовом порядке, и Петр Петрович убедился, что и на этом столе накладной не было. Он с силою дернул за ручку ящика, и нужная бумажка взлетела слегка на воздух и опустилась в ящике же, но сбоку, приоткрыв пачку денег, поверх которой она мирно лежала.

На лбу Петра Петровича выступил пот. Сердце замедленными, но сильными толчками стало отходить, но побежденное было головокружение возобновилось — должно быть, от наступившей слабости. Держа в руке накладную, Петр Петрович принужден был опуститься на евинский стул, чтобы отдышаться снова и переждать новый припадок.

Еще не совсем придя в себя, обводя блуждающим взором комнату, он случайно посмотрел в ящик. Там лежала пачка новеньких червонцев, открытая теперь, как бы обнаженная и перепоясанная только резинкой. Петр Петрович машинально опустил руку и коснулся пачки. Бумажки, прохладные и твердые, чуть-чуть затрещали, как накрахмаленные.

Петр Петрович ни о чем не думал. Найденная бумажка и сердце, медленно сокращавшее свой слишком сильный стук, вместе с успокоением принесли и какое-то отупение. Петр Петрович тяжело сидел на стуле, но казался самому себе легким, чуть ли не воздушным. Таким же легким, таким же воздушным и прозрачным казалось все вокруг. В голове стоял бездумный туман, такой, который нежно кутает все близкое в сумерки, но от которого яснее и тоньше становится даль. Рука Петра Петровича рассеянно перебирала червонцы. Вырываясь из-под пальца, они укладывались в прежнем порядке, словно успокаиваясь после легкого волнения и слегка шурша. И так же рассеянно и неторопливо рука выдернула из пачки несколько бумажек, соединенных скрепкою, и сунула их в карман.

Петр Петрович совсем не думал о том, зачем он взял деньги. Он не сознавал, казалось, даже того, что он их взял. Еще меньше приходило ему в голову, что деньги эти казенные и что он попросту вор. Вот лежали новенькие накрахмаленные бумажки, и он их взял. Зачем? Так. Ведь деньги всегда прячут в карман.

А деньги были Петру Петровичу вовсе не нужны. Ни экстренных расходов, ни специальных желаний у него не было. Он даже ни на одну секунду не представил себе, что он сделает с этими деньгами. Он сунул их в карман небрежно и рассеянно, как курильщики прячут обычно чужие спички, даже не замечая, что они, собственно, прячут, — естественным и привычным жестом, чисто механическим, без всякой мысли. Если курильщикам указать на их поступок, они поглядят удивленно и в первую минуту даже не поймут, о чем идет речь, а потом спохватятся и скажут: «Ах, да», — и вернут спички, не чувствуя за собою никакой вины. И Петр Петрович тоже сейчас же забыл о том, что он взял деньги, — может быть, он даже не заметил этого, как и те курильщики.

Головокружение прошло, туман исчез. Вместо них Петр Петрович ощутил тяжесть в голове и во всем теле. Он встал, закрыл ящик, взглянул на другую руку, которая все еще держала накладную, вспомнил, зачем он пришел сюда, и пошел вниз, во двор. Тов. Майкерский, увидав Петра Петровича, сердито сказал:

— Где вы так долго пропадали, тов. Обыденный?