Овадий Савич - Воображаемый собеседник

— До меня многое доходит, Петр Петрович. Люди говорят кому-нибудь, а не стенам. У актеров всегда много знакомых, а сплетню каждый с удовольствием повторит, да и городок у нас небольшой, в общем, все друг друга знают, если и незнакомы.

Он снова помолчал — сегодня он говорил тише и медленнее обычного, словно тщательно взвешивая все, что собирался сказать, — он вздохнул и заговорил снова, как бы нехотя, вскользь, невольно в чем-то признаваясь:

— Конечно, так всего не узнаешь, тем более что я не люблю слушать сплетни. Я предпочитаю другие разговоры, вы знаете. Но ведь люди не умеют скрывать то, что они думают. У них это часто бывает написано прямо на лице. Вот, например, когда мне Елизавета Петровна открывает дверь, я по лицу ее, по взгляду, по тому, как она с сердцем хлопает дверью, вижу, что она меня за что-то не любит. Это не трудная наука, Петр Петрович, догадываться, что о тебе люди думают. А потом, стоит только немножко раскинуть мозгами, чтобы догадаться, почему они так думают, откуда у них взялись такие мысли. Откуда слух, что я не нуждаюсь? Оттого что одеваюсь хорошо и бываю везде, вот откуда. А что я при этом стараюсь ничего не тратить и часто принужден не обедать, это я, конечно, и сам скрываю, потому что совестно, и об этом никто не знает. Это я только вам признаюсь, из дружбы.

— Ну, хорошо, — прервал Петр Петрович, — а откуда вы знаете, что меня обидел один сослуживец?

— Прямо допрос, — усмехнулся Черкас. — И вас тоже такие простые вещи удивляют? Я думал, вы выше этого, Петр Петрович. Я живу с вами в одной квартире. Когда вам бывает нехорошо, я слышу и прислушиваюсь даже, потому что ваше здоровье меня очень волнует. Это ведь сейчас же заметно по суете.

— Но вы и дома никогда не бываете.

— Нет, все-таки бываю, а на то, чтобы заметить суету, много времени и не нужно. Я узнаю, что у вас кто-то был. Кто же это мог быть? Конечно, сослуживцы, и, конечно, не из тех, кто вам близок, — иначе вы бы не почувствовали себя плохо после их ухода. По числам соображаю, что платят жалованье. Ясно, что и вам его принесли. Кто принес? Бухгалтер, он у вас этим заведует. Вспоминаю, что вы говорили, как ваши сослуживцы внесли за вас те деньги, которые я у вас занял. Значит, вам принесли жалованье с вычетом, и, конечно, поговорили об этом, и, конечно, приплели меня. Ведь об этом все знают. Про меня думают, что я богач, значит, мне деньги не нужны. Вот, наверно, и высказали подозрение, что я у вас денег не брал, а вы это придумали. Верно?

Петр Петрович даже не нашелся что сказать. Эти выкладки Черкаса снова неприятно поразили его. Ему показалось, что актер слишком много видит, и в том числе, как на ладони, — самого Петра Петровича Обыденного. Он усмехнулся и процедил:

— Здорово! Даже как-то неловко становится.

— Это так просто, — скромно возразил Черкас. — Без этого не проживешь, заклюют. Мы, актеры, это очень хорошо знаем.

— Ну, а я не знаю, — слегка раздраженно ответил ему Петр Петрович. — Я об этом никогда не думал. Мне это даже фокусом кажется, как вы ловко все подобрали.

Черкас пристально взглянул на Петра Петровича. Петр Петрович почувствовал этот взгляд и в темноте. Черкас снова вздохнул и печально сказал:

— Я знаю, я вам даже неприятен сейчас, Петр Петрович. Вас все-таки смутил Евин — так, кажется, фамилия вашего бухгалтера? Вы забыли, что он вас обидел больше, чем меня. О себе вы знаете, что он налгал, а про меня сомневаетесь. Я ничем не могу вас убедить. Какие, в самом деле, у меня доказательства? Мне очень больно, Петр Петрович, что и вы так ко мне относитесь. И еще эти пять червонцев, которых у меня нет, чтобы отдать вам…

Может быть, раньше Петр Петрович успокоил бы Черкаса, сказал бы, что ничего дурного о нем не думает и что пять червонцев — пустяки. Но он не верил сейчас актеру, не верил его печальному, жалобному голосу, его словам. Петр Петрович не понимал, что, собственно, вызывает в нем недоверие, но он не считал нужным сказать Черкасу хотя два-три ласковых слова или возразить на то, будто его отношение к актеру переменилось. Темнота все сгущалась, собеседники молчали. Наконец Черкас поднялся и еще печальнее сказал:

— Что ж, я пойду. Я только о здоровье пришел справиться, я вам мешать не буду. Кажется, я не нужен вам. А пять червонцев я отдам при первой возможности, из первых же денег, что получу. Я надеюсь, что это будет очень скоро.

Он помолчал, выжидая, не скажет ли ему что-нибудь Петр Петрович. Но Петр Петрович молчал. Он вовсе не хотел удерживать Черкаса. Он не знал, о чем говорить с актером, слова Черкаса были ему неприятны и неприятен сам Черкас. Тот подождал минутку, сказал совсем упавшим голосом: «До свиданья, Петр Петрович», — и медленно вышел из комнаты.

Петр Петрович снова остался один. Ему не хотелось зажигать свет и не хотелось видеть кого-нибудь. Черкас спутал его мысли. Он невольно возвращался к словам актера и все-таки никак не мог понять, отчего тот все знал. Ему показалось, что Черкас именно все знал, что от него не могло быть никаких тайн. Как ни убедительно звучали выкладки танцора, как ни ловко он подобрал события и расположил их, как ни естественны были все его заключения, все-таки оставалось что-то таинственное и непонятное в его знании.

Петр Петрович устал. Черкас всегда вызывал в нем напряжение всех сил ума, а сегодня особенно. В конце концов это слишком утомляло. Было много неясного, раздражающего и даже волнующего в словах и во всем поведении танцора, что и после его ухода мешало привычному спокойствию. Вероятно, правы были те, кто Черкаса не любил. Петр Петрович не подозревал жильца в том, что рассказал о нем Евин. Но Петр Петрович должен был признаться самому себе, что Черкас перестал вызывать в нем симпатию и что он действительно неприятный человек, каким его и считали все.

Вечер расправил крылья и плотно накрыл ими город. В комнате, было совсем темно, окна казались серыми, туманными пятнами. Внизу у чьих-то ворот раздавались негромкие слова. Люди разговаривали неспешно, от скуки растягивая слова. Слова то сливались в однотонное стрекотанье, то рассыпались, как мелкий горох. Несколько звезд мерцало уже на небе, но еще очень тускло. Стало чуть прохладнее, но духота еще не прошла, нагретые за день камни источали тепло.

Без стука, без предупреждения в комнату снова вошел Черкас и остановился перед Петром Петровичем. Петр Петрович не удивился его появлению, ни тому, что актер вошел без стука, вопреки своей обычной вежливости. Петр Петрович кивнул головою, как бы своим мыслям, и тихо сказал:

— Я знал, что вы вернетесь, Аполлон Кузьмич. Я даже знаю, зачем вы пришли.

Черкас стоял молча, не двигаясь. Петра Петровича очень забавляло, что он знает все наперед, что сделает Черкас, как Черкас знал все, что делали другие. Петр Петрович не думал о том, почему это так случилось, что он способен сейчас все разгадать. Он торжествовал. Он сказал, широко улыбаясь: