Анатолий Емельянов - Год - тринадцать месяцев (сборник)

— Я — первый секретарь райкома.

— Вот как! — не сдержал удивления Алексей Петрович. — Ну что ж, поздравляю, район вам достался хороший. Впрочем, дело не в этом, правда? Даже в хороших районах уровень хозяйственной жизни такой, что еще можно показать свои организаторские способности во всем богатырском размахе.

— Вы смеетесь, Алексей Петрович, — сказал Пуговкин, все так же серьезно, подозрительно посматривая на Великанова снизу вверх.

— Ничуть! Трудно показать себя там, где все организовано четко, где производство основано на строгом экономическом расчете и дисциплине. А где анархия, беспорядок, демагогия и пафос вместо дела, тут такое широкое поле деятельности открывается порядочному человеку, что лучшего и желать нельзя.

Секретарь райкома промолчал.

— Правда, шигалинский колхоз в этом смысле — белая ворона, как мне кажется.

Пуговкин улыбнулся. Теперь он понял, что Великанов шутит.

— Я читал вашу брошюру по организации управления, — сказал он, — и должен сказать, что там много интересного.

— Вот как! Но ведь там в основном производство с технической точки зрения, вас же, как я понимаю, больше интересует проблема планов, организации масс, организации соревнования…

— Не скромничайте, Алексей Петрович, вы и эту сторону прекрасно понимаете!

— Я практик, и на дело смотрю именно с этой точки зрения, но, видимо, реальная жизнь и проблемы современного производства позволяют делать определенные выводы…

— Еще какие! — подхватил Пуговкин. Видимо, он осваивался и говорил уже без волнения, без робости. — Вот раньше, когда я был молодой, неопытный, мне казалось, что наш партийно-управленческий аппарат на девяносто процентов вязнет в хозяйственных мелочах, хочешь ты того или не хочешь, а ведь существуют еще и те самые хозяйственно-административные органы, которые вроде бы тоже должны заниматься этими же самыми хозяйственными вопросами. Получается, что одни подменяют других, а это рождает субъективизм, подавляется деловая инициатива, но взамен получает простор инициатива иного рода. Вот и выходит, что, с одной стороны, мы, партийные работники, вооружены самой передовой наукой, а с другой стороны — там аврал, тут диспропорция, там приняли решение да забыли, а тут проект не рассчитали, но делать что-то надо, и вот вопреки науке нужно принимать просто-напросто сильное решение!.. — Он помолчал немного и продолжал — Но теперь-то я понимаю, что все намного сложнее. Есть сложности, о которых не принято говорить, но которые нельзя не учитывать.

И когда я начал работать здесь первым секретарем, я это понял особенно хорошо. Вот вы говорите о широком поле деятельности, и это правильно, однако я чувствую, как с каждым днем все сильнее и безнадежнее погружаюсь в неисчерпаемую прорву хозяйственных вопросов, больших н маленьких, а по большей части и совсем ничтожных. Вот приехал я к мелиораторам, и вчера ведь говорил об этом с начальником ПМК, а их нет. Что я должен делать? Должен разбираться в самых элементарных азах дисциплины, да еще на каком-то школьном уровне.

— Я вас понимаю, — сказал Алексей Петрович. Он поднял голову, поглядел куда-то мимо Пуговкина и сказал — Смотрите, какие могучие деревья! Говорят, что корни ветлы уходят в глубину земли на десять — пятнадцать метров.

— Возможно. — Пуговкин пожал плечами. — Я защищал диссертацию по истории, но вот приходится заниматься самыми различными сельскохозяйственными проблемами…

— Знаете, я помню эти места такими, какими они были тридцать лет назад. Здесь шумели леса, а вот там, по оврагам, в черемуховых рощах пели соловьи. А там, где вы проехали на машине, был непролазный лес. Теперь здесь все опустошено, река высохла. И вот мне, инженеру, трудно понять, чего тут больше: истории или хозяйственных проблем. Мы, жители этой земли, занимаемся каждый своим делом, и это наше отдельное дело может весьма процветать, а вот оглянемся и увидим, что земля-то после нас опустошена. Вот какие дела!.. — Он хотел назвать Пуговкина по имени, но тут оказалось, что он совершенно не помнит, как величать этого молодого секретаря райкома: вроде бы только что помнил — и забыл!.. Алексей Петрович от этой заминки смутился, махнул рукой — Впрочем, извините, все это старые и хорошо знакомые песни!..

— Время все меняет, — озабоченно заметил Пуговкин. — Я думаю, если серьезно взяться, то можно еще поправить.

— Видимо, другого пути просто и нету.

Они помолчали. Пуговкин вдруг тяжело вздохнул и сказал:

— Знаете, Алексей Петрович, когда я учился в Москве, жизнь и люди представлялись мне совсем иначе. Конечно, я был по молодости лет тщеславен и думал: если дадут мне район, то обязательно отстающий, и года за три я его вытяну, район загремит на всю Чувашию, ну и так далее. Но случилось так, что мне достался хороший район, тут вы совершенно правы, но оказывается, дело совсем не в этом. — Он опять вздохнул, минуту помолчал, словно бы решая, открываться до конца или нет, а потом махнул рукой, усмехнулся и сказал так: — Дело в том, что вот я поездил по району, и знаете, чему удивился? Какая-то бездумная покорность угнетает некоторых председателей колхозов и директоров совхозов. Приедешь к нему в совхоз посмотреть, познакомиться, а он, пожилой человек, в отцы годится, мне в рот смотрит. А если сделаешь какое-нибудь замечание, так он не то чтобы возразить, но хотя бы засомневаться — ведь я не специалист. Я еще не огляделся как следует! — он только и знает: устраним, исправим, ликвидируем. Мало того, ты сам от всего этого подобострастия начинаешь надуваться, как индюк, таким важным и умным сам себе представляешься… — Он грустно улыбнулся и посмотрел прямо в глаза Алексею Петровичу.

«Хороший ты, оказывается, парень», — подумалось Алексею Петровичу, но вслух он сказал:

— Но Сетнер Осипович не из таких!

— Да, Ветлов другой человек, это самостоятельный, умный человек, но хитрый, как сто чертей!

— Да, это у него есть!

— Но вот опять какое дело, Алексей Петрович! Я начинаю побаиваться Ветлова. Понимаете? Я — секретарь райкома, но в вопросах сельского хозяйства пока что дилетант, начинаю его побаиваться. Оказывается, мне гораздо спокойнее иметь дело с подхалимом, с человеком недалеким, чем с Ветловым. Интересная ситуация в смысле проблем управления, не правда ли? — Пуговкин весело засмеялся.

— Недаром наши шурсухалы [4] Шурсухал — мудрец. говорили: хочешь узнать человека, дай ему на две недели власть.

— Да, сказано справедливо. Но когда имеешь дело с вашим другом Ветловым, то об этом забываешь. Вот недавно был у него, мы с ним хорошо потолковали. Честно говоря, меня задело, что он считает меня мальчишкой. Но ведь район — это не один Ветлов, это сложная система взаимоотношений — человеческих и производственных. Ветлов для многих наших районщиков как бельмо на глазу. Мне все уши прожужжали: Ветлов — очковтиратель, демагог, зажимщик критики, ну, вы знаете, какие слова говорятся в таких случаях. И когда слушаешь такие речи и раз, и два, и три, то поневоле задумываешься. Я не мог представить, как трудно дается эта справедливость, справедливый суд!..