Анатолий Емельянов - Год - тринадцать месяцев (сборник)

Я кивнул и улыбнулся: не буду же я на улице распинаться о том, что дело, которым я занимаюсь, — единственное, что пока примиряет меня и с людьми, и с самим собой. Так что я просто кивнул, вот и все.

На автобусной остановке мы постояли: мне нужно было ехать до завода, а это далеко. Кроме того, мороз такой, что ноги уже застыли.

— На праздники, на дни рождения мы собираемся вместе, и бывает так весело, — говорила Аня, но по глазам ее я видел, что она думает совсем о другом.

Мне стало как-то жалко ее, потому что праздники и дни рождения — дело редкое, и, если твоя душа одинока, никакие пирушки этого горя не развеют.

— Знаешь, — сказал я, — в пятницу я, может быть, приеду…

— Правда?! — Глаза ее заблестели. — Приедешь?

— А ведь здесь недалеко.

— Да тут совсем рядом, на автобусе часа полтора, а на такси и того меньше.

А что, подумал я, возьму и приеду, надо ведь хоть раз в неделю по-человечески поужинать?..

Так я внушал себе, но уверенности не было, что соберусь в такую даль, ведь не собрался бы и на этот раз, если бы не нужда в моторах.

Уже подходил автобус. Аня несмело припала ко мне, я ткнулся губами в ее лоб, в волосы, которые слегка заиндевели на морозе.

— Приезжай!..

Я кивнул и полез в автобус. Когда дверь со скрипом затворилась, сквозь чистую ото льда полоску стекла я увидел Аню: она поправляла сбившийся пуховый платок.

Не знаю, что я за человек и что хочу видеть в других. Те, кого я знаю, мне неинтересны, неинтересна их жизнь, их мысли, которые все больше о еде, о вещах, неинтересны их мечты. Да и что может быть интересного в том, если единственная мечта, которая согревает душу, — это новая автомашина? А мечта у моей Ани — это приятное замужество. Ей хочется мужа такого же, как она сама: рассудительного, трезвого, который бы уходил на службу в контору в девять и возвращался в пять, и тогда все будет как у людей — и дом, и муж, и мебель, и одежда. Прекрасно!..

Я до завода еще не доехал, но уже твердо знал, что никуда в пятницу не поеду, а в субботу и воскресенье, если не будет никакой срочной работы, буду лежать у себя в пустой квартире на диване и слушать Бетховена — ведь акустика великолепна! И еще я точно знаю, что где-то есть человек, тот самый единственный человек, к которому стремится моя душа. Может быть, я не буду счастлив с этим человеком (с этой женщиной), может быть, довольно скоро нас постигнет разочарование (конечно, мнимое!), но все равно это тот единственный человек, с кем я только и могу узнать, что такое счастье, что такое любовь. Короче говоря, «ты у меня одна заветная, других не будет никогда!..». И может даже быть, что человек этот где-то рядом, может, едет в этом же автобусе…

Павел Семенович уже ждал меня: машина стояла неподалеку от проходной, из-под кузова, вился белесый дымок, — мотор работал, в кабинке было тепло.

Из проходной я позвонил Вячеславу и попросил, чтобы он распорядился насчет моторов. Я думал, что он будет звать меня к себе в кабинет — ведь друзья мы с ним, старые друзья! Чтобы как-то отбояриться от этого приема, придумал даже предлог. Сам не знаю почему, но мне сейчас не хотелось видеть его, почему-то чудился запах плова, которым, конечно, набито его крепенькое брюшко. Вот почему я не стал подниматься в кабинет главного инженера, а позвонил ему из проходной. К моему удивлению, Вячеслав обрадовался даже моей просьбе, так что мне и не пришлось врать: ему, видать, тоже не очень хотелось меня сейчас принимать, или некогда было — совещание или еще что. Даже обидно как-то стало. Но я очень искренне поблагодарил его, а он сказал этаким вельможным тоном:

— Не стоит, мы ведь свои люди.

— Да, разумеется…

— Ну вот, — заключил он мягким, сытым голосом. — Если что нужно будет, звони, поможем.

Поможем!..

Мы с Павлом Семеновичем погрузили моторы и выехали в обратный путь. На душе было отчего-то досадно, сытый голос друга стоял в ушах.

— Ну что дома? — спросил я, чтобы отвлечься от этой своей досады. — Мать здорова?

— Бродит, — живо откликнулся Павел Семенович. — Такой обед состряпала, какого я уже лет десять не едал! А пиво у нее завсегда есть, она мастерица варить пиво. Ну, я и врезал. А пиво крепкое. Меня и развезло…

Возле будки ГАИ на выезде из Вырасар Семеныч сбавил скорость, мы помолчали, а потом он опять заговорил о том, как провел вчерашний день, как съездил еще матери за дровами на станцию и нарвался на инспектора, пришлось раскошелиться на три рубля, а то бы дырки в талоне не миновать.

Дорога была ровная, гладкая, и машина летела, казалось мне, с удовольствием. Я не особенно вникала рассказ Павла Семеновича, мысли мои убежали далеко вперед, туда, в свою «Сельхозтехнику», и я уже думал о том, пригнали ли из колхоза «Чапаевец» три внеплановых комбайна для капитального ремонта, — ведь с этим связаны и многие наши проблемы: материалы, фонды, соревнование… И думать обо всем этом было сладко. Но вдруг Павел Семенович тронул меня за руку.

— Вот какое дело… — сказал он как-то тревожно.

— Что такое? Трешником обошлось — или?..

— Нет, я не о том, — сказал он. — И чего хочу сказать… Дрова я привез. Ну и еще выпил. Мать на радостях угощает, а я не отказываюсь. Она и спрашивает: «Паша, уж не ударился ли ты в вино?» И такой испуг у нее, у бедной! И вот я хоть пьяный, а чего-то тоже испугался. Не соображу никак, чего испугался, а страшно сделалось. Страшно-то страшно, а выпить еще хочется. Прямо душа горит, как выпить хочется… Это что же такое, а? Неужели это началось?

— Что — это? — не понял я.

— Руфа мне все говорила: «Одна у тебя, Павел хорошая сторона — вино не любишь». А вчера пью, и так на душе сладко делается, и мысли все какие-то в голову лезут…

— Какие же мысли? — поинтересовался я.

— Теперь вот не могу вспомнить, а какие-то интересные. И я сам про себя думаю, хоть и пьяней вина уже, а думаю: это почему же такое — тверезому в голову ничего не идет такого, а пьяному идет? И вот думаю все, и Руфу вспоминаю, и самому страшно. Неужели это началось?..

Я взглянул на него, зябко склонившегося над баранкой. Конечно, видно было, что с похмелья человек, — лицо серое, помятое, но было еще такое впечатление, будто Павел Семенович и в самом деле чего-то испугался.

Я положил руку ему на плечо и сказал:

— Ничего, скоро домой приедем, и все встанет на свои места.

— Это правда, — сразу подхватил Павел Семенович. — В гостях хорошо, а дома лучше.

Через час мы уже подъезжали к Новочебоксарску.

Путевка в санаторий «Марфино» свалилась на меня неожиданно и с такой неотвратимостью, что вполне опомнился я только в дороге. Правда, в поезде до Курска мне все казалось, что я еду в обычную командировку по делам своей «Сельхозтехники», а ни в какой не в отпуск. Но вот Льгов, где нужно было пересаживаться в автобус с надписью «Санаторий «Марфино». Человек шесть сидели уже в автобусе в ожидании. Я, никого толком и не разглядев, здороваюсь. И со мной в ответ здороваются дружелюбно, и я понимаю, что это свой брат — отдыхающие. Впрочем, заметил девушку, она сидела позади всех, как-то наособицу, поэтому, видимо, я и заметил ее невольно. Мне даже показалось, что она насмешливо улыбнулась. Может быть, я как-то неуклюже залезал в автобус? И потом, когда поехали, мне то и дело хотелось оглянуться и посмотреть на нее. Однако я сдерживал себя. Кроме того, рядом оказался очень любопытный сосед, пришлось объяснять ему, откуда я еду, где работаю, есть ли семья, что мне больше нравится: водка, сухое вино или коньяк. Я ответил, что больше всего уважаю денатурат, и сосед мой обиженно нахмурился, а я стал смотреть в окно. А там уже тянулись просторные, еще не убранные поля сахарной свеклы, да и деревья возле дороги стояли еще зеленые, так что нельзя было и подумать, что уже двадцатое сентября…