Георгий Черчесов - Испытание

Семерых лучших наездников конезавода мобилизовали. Из мужчин осталось четверо — два старика-сторожа, одноногий конюх Дзастемир и он, Мурат Гагаев! Как тут не заскрипеть зубами?!

Однажды к Мурату пришла мысль: а что если, не дожидаясь команды сверху — когда там еще вспомнят о конезаводах? — взять и направить на фронт коней? Их там ого сколько требуется! И сопровождать их самому! Довезу до части, а там, глядишь, и понимающий командир окажется, уловит, что у меня в душе творится. Это в тылу не всегда понимают, как нужен на переднем крае каждый человек, пусть и носящий очки с такими стеклами, как я…

Недобрым словом вспомнив далекие американские копи, где стал терять зрение, Мурат скомандовал конюху готовить коней: к отправке на фронт. Всегда спокойный Дзастемир ужаснулся: «Что вы, сын Дзамболата?! А после войны где достанем чистокровок?» Мурат поразился, откуда у Дзастемира, что был тише тихого, голос взялся. Конюх с достоинством ответил, что теперь смельчаки и говоруны на фронте и на него оставили животных. После войны его, конюха, спросят, почему не сохранил чистокровок. «Чего ты заладил: после войны, после войны? — закричал Мурат. — До той поры надо дожить! Я германца знаю — все силы надо нам собрать, — чтоб его победить». — «После ночи всегда день наступает, — непримиримо заявил конюх. — Победим германца, жалеть не станешь о своем приказе?» — «Буду знать, что и этот приказ помог достичь победы, — резко ответил Мурат и, видя, каким (несчастным стало лицо Дзастемира, мягко добавил: — Шестьдесят лошадей — я больше не прошу…»

Идею Мурата одобрили, особенно то, что он хотел вручить коней самому Исса Плиеву.

Путь, на который в мирное время уходило три-четыре дня, занял три недели. Хорошо, что сено взяли с запасом. Помогла и колоритная фигура Мурата, его орден Красного Знамени. Входя к начальнику станции, Мурат не просил — приказывал подцепить три вагона к проходящему воинскому составу, упрямо повторяя, что кони — такой же важный груз, как и танки, самолеты, орудия… Иногда, чтоб добиться своего, приходилось хвататься и за кинжал, а то и шашкой размахивать… Но через двести-триста километров, где-нибудь на стоянке, вдруг оказывалось, что их. опять отцепили, взамен отправив важный стратегический груз. И Дзастемир вновь запрягал коня, а Мурат отправлялся на поиски железнодорожного начальства. Полк, которым командовал Исса Плиев, постоянно перебрасывали с одного участка фронта, на другой, и они уже потеряли всякую надежду вручить лошадей, своему земляку и мечтали добраться до любой кавалерийской части…

…Начало светать, когда состав резко остановился. Послышались команды. Кто-то прикладом винтовки громко забарабанил по двери теплушки. Дзастемир отодвинул засов. Из состава высыпали солдаты, торопливо вытаскивали пулеметы, сворачивали в скатки шинели… Скорее! Скорее! Вдоль состава двигалась группа командиров. Мурат встал на пути впереди идущего: «Послушай, дорогой. Эти кони должны ехать дальше…» — «Дальше?! — возмутился командир: — Дальше — немцы! Ты, джигит, ищешь фронт? Через час-другой он будет проходить здесь, — показал он рукой на пшеничное поле. — Сгружай коней!» — «С десяток бы, нам, разведке», — торопливо попросил один из командиров.

…Эшелон еще не ушел, когда со стороны городка показались немецкие танки, и начался бой…

Через несколько дней одноногий Дзастемир, которого определили в конюхи при лошадях разведки, проболтался, кто такой Мурат, и о нем доложили по инстанции. Пришел приказ: немедленно откомандировать героя гражданской войны в тыл. Но к этому времени быстрый на выдумки и военные хитрости Мурат доказал, что его давний опыт дерзких партизанских вылазок в тыл врага в архангельских лесах полезен и на Смоленщине. И он бы еще не одного «языка» доставил через линию фронта, не угоди их взвод разведки в засаду. Они возвращались тем же оврагом, которым проникли в расположение немцев, и несколько ослабили бдительность. Их внезапно забросали гранатами и стали поливать пулеметными очередями. Одна из гранат взорвалась слева от Мурата, осколки вонзились в плечо, руку, бок. К счастью, коня не задело, и 01н вынес хозяина из оврага.

Раненого Мурата отправили в Осетию в сопровождении Дзастемира. Хирурги спасли руку Мурату, но двигать ею он уже не мог; искореженная, она бессильно свисала вдоль тела. Мурат стеснялся ее уродства и, чтоб оно не бросалось в глаза людям, он, усаживаясь на стул, укладывал руку таким образом, чтоб кисть покоилась на рукоятке кинжала. Густые усы и поблескивающие очки придавали ему суровый вид.

Казалось, отвоевался Мурат. Но ему еще раз пришлось понюхать пороха. Когда враг приблизился к Кавказу, было принято решение эвакуировать городское население в Закавказье и в Среднюю Азию. Мурат категорически отказался покидать Осетию, на все уговоры твердя: «Только в Хохкау!..»

…Отсюда, из Хохкау, это выглядело игрой, забавной и невинной. Самолеты шли строго один за другим, вытянувшись в длинный полукруг. В одном и том же месте неба каждый из них вдруг заваливался на крыло, так что казалось, он падает, потом пикировал носом вниз с натяжным, режущим звуком. Что происходило дальше с бомбардировщиком, не было видно, потому что гора скрывала его. Спустя мгновенье он опять появлялся, уже с другой стороны, и пристраивался к хвосту самолета, идущего последним, а передний в это время начинал заваливаться набок, чтоб повторить маневр. Шум моторов то утихал, то вновь поднимался до визгливой ноты. Бомбардировщики выглядели птицами, затеявшими замысловатую игру…

Старики, задрав головы и приставив ладони ко лбу, скорбно смотрели в небо, где крошки-самолеты продолжали делать круг за кругом. Худой, внезапно за какие-то полгода вытянувшийся сын Таиры Бабек, сжав кулаки, гневно шептал:

— Гады! Гады! Гады!

Было ему семнадцать лет, и он понимал, что в небе затеяна кровавая игра, что в Алагире она отзывается взрывами бомб и предсмертными стонами жителей. И оттого, что самолеты действовали, как на ученье, веря в свою безнаказанность, ибо в небе не было ни одного нашего истребителя, атаки на мирный город фашистских летчиков выглядели еще преступнее. Там ГИБЛИ люди, а горцы Хохкау видели это и были бессильны помочь алагирцам, — что может быть более тяжким?..

— Гады! Гады! Гады! — шептали побелевшие в гневе губы Бабека.

— Гады! Гады! Гады! — отзывалось негодование в груди старцев.

У каждого из жителей Хохкау были родственники в Алагире, женщины с плачем выскакивали из хадзаров и посылали проклятья стервятникам, грозили им кулаками, причитая, уговаривали святых наказать убийц…

— Почему наших летчиков не видно? Почему?! — воскликнул: в сердцах Иналык, выискивая глазами краснозвездную птицу..