Георгий Черчесов - Прикосновение

Руслан уже любил эти грязные, с полусгнившими полами комнаты, эти тусклые крошечные окошки, этот угрожающе подступивший к зданию овраг, эту дверь, которая скроет его от чужих взоров. Ему захотелось немедленно закрыть дверь и остаться одному, наедине только с шумом Терека.

— Нравится, дядя, нравится! — выдохнул Руслан.

— Вот и хорошо. — Дядя заторопился: — Пойду скажу, пусть уберут это барахло, — кивнул он на сваленные в угол вещи и, постукивая деревяшкой, спустился на первый этаж.

И Руслан остался в этом царстве тишины и покоя. Он уселся на подоконник и предался мечтаниям. Он думал о том, что никогда не забудет доброту Урузмага. Жизнь всегда предоставляет возможность возвратить человеку сторицей все, что он сделал, Так уж устроен мир, и, если ты в долгу перед кем-то, рано или поздно, но получишь возможность ответить ему тем же, покрыть долг. А не сможет Руслан рассчитаться с Урузмагом — пусть Руслан ослепнет, станет калекой, если забудет радость сегодняшнего дня!

Мечтания его прервал высокий горец в кожанке, перепоясанной широким ремнем, на котором торчала кобура с пистолетом. Незнакомец заслонил собой свет.

— Выходит, договорились? — сказал он деловито и кивнул на окошко: — Все хотел вставить пошире раму, да так и не собрался. В городе это обычно — времени ни на что не хватает. Целый день в бегах, посидеть некогда, а вечером спохватишься, прикинешь, и выходит, что ничего не сделал. И куда только убегает в городе время? — спросил он и усмехнулся, глянув на Руслана серыми глазами. — А ты рад, что в город приехал. Еще будешь жалеть, — предупредил он. — Я вот давно понял, что сглупил… — Он ногами лениво тронул вещи в куче, присматриваясь к ним и прикидывая, на что они еще сгодятся. — Покойная жена противилась, не желала ехать в город. Я гаркнул на нее, да так, как никогда себе не позволял. А сейчас жалею. И к словам жены надо прислушиваться. Иногда. Двенадцать лет я в городе. А что видел? Как живу? Для кого живу? В ауле все просто. Там каждый день смыслом наполнен. Каждый день что-то полезное делаешь. Весной сеешь, знаешь для чего — чтоб земля в благодарность тебе урожай дала. Пашешь, боронуешь, сеешь, убираешь урожай, водишь по горам отару, косишь сено… Ни одно из этих дел не назовешь пустым… А здесь… За что людям в городе деньги платят? Рабочим ясно: за то, что они производят полезные вещи. Но в городе тысячи людей за столом сидят, что-то пишут, читают… — Он сурово сдвинул брови, ткнул носком сапога в барахло и вытянул в сторону Руслана ладонь: — Что они дали мне, тебе, людям? Ничего! А им деньги платят!!! — закричал он гневно и вдруг навис над Русланом, шепотом спросил: — И ты за этим приехал — сидеть в кабинете?

Гагаев отрицательно покачал головой:

— Еще не знаю, чем буду заниматься.

Хозяин махнул рукой, сиял папаху и провел по наголо бритой голове ладонью:

— И я не знал. Когда с белыми воевал, все было ясно: руби шашкой врага. Когда за бандами по горам гонялся — тоже нужен был всем, А сейчас? Куда ни придешь, спрашивают: грамотный? А я ни читать, ни писать не умею; Все умею. Все умею. А грамоту не знаю. Хотел научиться, а в школе не по себе стало: сижу — здоровенный горец рядом с женщинами за партой и слушаю девчонку, которая и мужчин-то не видела, а говорит нам про то, как надо жить, про будущую светлую судьбу. А того не понимает, что стыдно мне там сидеть и ее объяснения выслушивать да на ее вопросы отвечать… Не знаю я грамоте, не знаю. А начальники разводят руками? «Куда же тебя послать? Теперь везде грамотные нужны». Нет, не отмахиваются от меня, посылают, чтоб в кабинетах сидел. Но не понимают меня люди. Уезжать мне надо. Возвращусь в аул, там меня все понимать будут. Там и жизнь интереснее пойдет. Надоело в милиционерах ходить. Дело нужное, да надоело! Я людям добро делать хочу, своими руками лучшую жизнь строить, блага творить, а тут бегай за преступниками! Или стой на перекрестке. Пусть этим занимаются другие, а я к земле поближе должен быть!

— И мне далеко от земли никак нельзя, — послышался с веранды голос Урузмага. — Я должен ее запах чувствовать и во сне.

— Врешь ты, — сурово прервал его хозяин комнат. — Те, кто к земле хотят поближе, в город не устремляются. — Он сощурил глаза: — И еще я слышал, как ты уговаривал горбатого поменять свои комнаты на нижние…

— Это чтоб поближе к Руслану быть, — оправдывался Урузмаг. — Вместе лучше, чем порознь.

— Завтра все бумажки оформляй, — приказал ему хозяин. — Не хочу больше дни здесь проводить попусту. — Он оглянулся на Руслана, кивнул на вещи на полу: — Посмотри, если что надо — оставь себе…

— Нам ничего не надо, — отрезал Урузмаг, и его добродушия как не бывало: — Не нищие. Кое-что у нас есть. А чего нет — приобретем. И мы дорогу на базар знаем.

Хозяин вытянулся, упер руки в бока, изучающе окинул взглядом дядю, произнес, чеканя слова:

— Спекулянтов хочешь обогащать? Советую пореже бывать на базаре. Мы и спекулянтов, и тех, кто у них покупает, в одну каталажку сгребаем… Попадешься мне — не взыщи.

— Не попадусь! — засмеялся Урузмаг. — Ты завтра будешь далеко от города…

Хозяин дома аж вздрогнул от такой наглости, рука его непроизвольно потянулась к кобуре. Дядя забеспокоился, съежился. Но тот вовремя спохватился, в сердцах рубанул воздух рукой:

— Завтра же чтоб все оформил. Не сделаешь за день — катись! Раздумаю тебе продавать. Понял? Я бы и сейчас отказал, да слово тебе дал и мальчонку жаль: вон как ему здесь понравилось. — И уже с порога обернулся к Руслану: — Здесь у каждого свое заведение, без которого не обойтись. То, что ближе к обрыву, будет твоим. Как новое станешь копать — бери вправо. Вправо, слышишь? Влево — провалишься. Да к реке близко не ставь кабину: не разрешается — антисанитария! — он кивнул на кучу барахла: — А это на помойку, выбрось. С чем в город приехал — с тем и уеду!

Дядя молчал до тех пор, пока не затих скрип лесенки и не заглохли шаги кованых сапог где-то в глубине первого этажа.

— Попадись в руки такого — худо будет, — вздохнул дядя. — Его из милиции в пожарные определили, а ему скучно. — И, подсев к барахлу, он начал перебирать вещи одну за другой, раскладывая их на две кучи…

…И началась жизнь Руслана в городе. С месяц они устраивались. Потом Урузмаг поехал за семьей, строго-настрого предупредив племянника, чтобы он ни под каким предлогом не покидал дома. Он звал и его с собой в аул, но Руслан наотрез отказался от поездки.

Руслан лежал в комнате или сидел на подоконнике. Иногда на веранде слышались шаги. Он уже угадывал, кому они принадлежали. В однокомнатной квартире жили три подружки — работницы швейной фабрики. Каждой из них было лет за пятьдесят, но семьей ни одна из них не обзавелась. Двое — Клава и Вера — были казачки из Архонской. К ним часто наведывались родственники. Все свои выходные дни они проводили в станице. Приезжали с полными кошелками, и тогда примус весело шипел на веранде, разносился запах яичницы на сале. Они и Руслана пытались угощать. Но он отказывался. Они часто заглядывали к нему. Подозревая, что он голодает, они для переговоров с ним выталкивали подружку — Асият. Она стучалась в дверь и спрашивала по-осетински, не хочет ли он есть, и, когда Руслан отнекивался, огорченно вздыхала.